Они должны умереть. Такова любовь. Нерешительный - Эван Хантер

пояс, бросил его через всю комнату на стул, но промахнулся.

— Ну вот видишь, теперь он на полу, — упрекнула Кристин.

— Ты хочешь, ^ггобы я встал и поднял его?

— Нет. Пусть лежит.

Она поцеловала его, но губы его были плотно сжаты, и она в темноте дотронулась до его лица и поняла, что он хмурится, что оно как маска.

— Что случилось? — испугалась она.

— Должно быть, вспомнил того парня, Пети. Или как его там.

— Ну и что?

— Не знаю. — Он все еще колебался. — Что-то такое… может быть, и не его. Хотя… что-то и вспомнил…

— Что-то… о чем?

— Точно не знаю… Но что-то пришло на ум… а потом ушло… что-то связанное с работой, с убийством.

— Тогда, наверняка, это сегодняшний убийца. В которого ты стрелял.

— Наверняка, должно быть, так оно и есть, но, — он отрицательно покачал головой. — Черт возьми, мысль пришла и ускользнула… — Он прижал ее к себе, поцеловал в шею, провел рукой по бедру и внезапно рывком оттолкнул от себя, сел и сказал:

— Этот… этот…

— Что? Ты о чем? — спросила она.

— Что ты снимаешь? — выпалил он.

— Что? — не поняла она.

— Ну, Кристин! — он уже сердился, раздраженный тем, что она сразу не поняла, что он хотел сказать.

— Что именно?

— Сначала] Сначала, что ты снимаешь первым!

— Когда? Что ты хочешь? 

— Кто-нибудь носит трусы под поясом? Ну, други» женщины? .

— Ну что ты! Как можно?

— Тогда как же, черт возьми?

— Ну, может быть… Если только…

— Если что?

— Если трусики очень короткие. Но все равно, так было бы очень неудобно, Коттон. Не понимаю, зачем женщине это делать…

— Они этого и не делают?

— Что?

— Короче. Не делали. Черт возьми, пояс с резинками был на стуле!

— Какой пояс! О чем ты? Он же на полу, Коттон. Ты сам бросил его туда несколько минут…

— Не твой! Ирэн! — крикнул он и внезапно поднялся с дивана.

— Чей?

— Ирен Тейер! Ее пояс с резинками был на стуле месте со всей одеждой, но на ней были трусы, Кристин! Как, черт возьми, ей удалось это сделать?

— Ты имеешь в виду то самоубийство? Которым ты занимался в прошлом месяце?

— Самоубийство? Как бы не так! Как она смогла бы снять пояс с резинками, не сняв сначала трусов? Ты можешь мне сказать?

— Я… Я не знаю, — сказала она неуверенно. — Может быть, разделась, а потом… потом ей стало холодно или что-то еще, и она снова их одела. Правда же, она бы могла…

— Или кто-то другой одел их на нее! Кто не знал элементарных вещей о том, как одевают и раздевают женщину!

Он окинул ее совершенно диким взглядом, утвердительно кивнул, кулаком одной руки ударил в раскрытую ладонь другой и спросил:

— Где мои ботинки?

Очень много говорят о комплексе вины американца. Еще больше говорят о пуританском наследии и культуре, как будто нарочно созданной для того, чтобы поощрять постоянное чувство тревоги и беспокойства. Хейвзу не было известно, носил ли повсюду с собой средний американец чувство вины как камень, в ту ночь он даже и не думал о среднем американце, отправляясь на арест.

Он только знал, что виновный преступник — это американец, который носит в себе чувство вины, как носят камень, и еще он знал, что у него нет шанса раскрыть это дело, которое уже валялось среди нераскрытых, если не сыграть на комплексе вины. Возможно, можно было бы найти сотни легких объяснений тому, почему Ирэн Тейер нашли мертвой в трусах, но без пояса с резинками. Кристин сразу же, не задумываясь, предложила одно, а умный убийца мог, вполне вероятно, предложить дюжину других, если его даже слегка поприжать. Поэтому Хейвз отправился к дому в Риверхеде не для того, чтобы изложить правильную и тщательно отработанную процедуру раздевания женщины. Он пошел туда с ложью, большой, как сам дом, замыслив сразу же взять на «пушку», вызвать чувство вины. Он отправился в этот дом, чтобы арестовать, и весь его вид, и все его поведение указывало на то, что ему известны все детали происшедшего, и он не станет ничего слушать. Сначала он постучал по двери револьвером.

Ждал в темноте. Он решил ждать еще две минуты, а потом выстрелом сбить замок с двери. Но ему не пришлось долго ждать. Он услышал звук приближающихся к двери шагов, а вслед за этим дверь открылась и Амос Барлоу спросил:

— Что вам угодно?

Хейвз ткнул в него револьвером и скомандовал:

— Собирайтесь, мистер Барлоу. Все кончено!

— Что? — не понял тот. На лице отразилось полное недоумение. Широко открыв глаза, он вглядывался в Хей- вза.

— Вы слышали меня? Все кончено. Мы только что получили лабораторные данные.

— Что? Какие данные? О чем вы говорите?

— Я говорю об отпечатках пальцев на бокале, который вы вымыли и поставили на полку, в кухонный шкафчик, — солгал Хейвз. — Я говорю об убийстве вашего собственного брата и Ирэн Тейер. А теперь берите свою проклятую шляпу, потому что день у меня был длинный и тяжелый, и я устал. И очень склонен прямо сейчас выстрелить и покончить с этим делом прямо здесь и сразу же.

Он, застыв с револьвером в руке, ждал в темноте, сердце в его груди учащенно билось, потому что он не знал, как будет реагировать Барлоу на его блеф. Если бы он сказал, что не знает, о чем говорит Хейвз, о каком таком бокале? О каком кухонном шкафчике? О каких отпечатках? Если бы он так сказал, сразу бы стало ясно, что уже никогда не будет никакой возможности установить правду в этом деле. Оно так и сгниет среди нераскрытых.

Но очень тихо Барлоу произнес:

— Я думал, я его хорошо помыл.

— Помыл, — быстро откликнулся Хейвз. — Но один отпечаток на самом дне оставили.

Барлоу коротко кивнул и глубоко вздохнул.

— Я считал, что я все сделал очень тщательно. Я очень аккуратно все там убрал. — Он покачал головой. — И вы, вы уже давно все знаете?

— Лаборатория завалена работой. Мы только сегодня получили данные.

— Потому что… я думал… Когда вы в прошлый раз искали здесь фильм, я тогда подумал, что уже все. Я думал, что после этого вы дело закроете.

— А что вы все-таки сделали с фильмом?

— Я сжег его. Я понял, что взяв его, совершил ошибку. Я долго ждал случая избавиться от него. Но… но мне хотелось… сохранить что-нибудь на память о Томми. Знаете? Хотелось иметь что-нибудь, что могло мне напоминать о нем. — Он опять покачал головой. — Я сжег его за