Музыка ночи - Джон Коннолли

Он сочинял в уме тираду, когда дверь неожиданно открылась и в номер вошла женщина. На ней были красная шляпка и кремовое пальто свободного покроя. Верхнюю одежду и шляпу она непринужденно скинула на кровать, предварительно поставив на нее два магазинных пакета с эмблемами модных магазинов. К нему она стояла спиной, и он увидел лишь ее светлые волосы, стянутые заколкой-клипсой.

Она была одета в лимонный свитер с белой юбкой до колен, обута в мягкие сандалии.

Спустя секунду она обернулась и уставилась на непрошеного гостя. Он оцепенел. Губы сложились в слово, и он произнес ее имя, но она его не услышала.

Нет, изумленно подумал он, такого не может быть.

Это была она и вместе с тем – нет.

Он видел лицо женщины – но не той, что умерла год назад и черты которой были отягощены старостью и разрушены недугом (от болезни волосы ее истончились и побелели как снег, а тело усохло и стало похожим на птичье, особенно в самые последние месяцы). Нет, он смотрел на лицо той, другой, что жила под этим именем в прошлом. Это была его жена, пребывающая в цветущей поре молодости – еще до того, как родились их дети. Она, его любимая и единственная, но только от силы лет тридцати – и не более.

Он был поистине ошеломлен ее красотой. Он любил ее всегда, всегда считал красивой, даже в страшные предсмертные часы, но фотографии и воспоминания не шли ни в какое сравнение с девушкой, которая впервые очаровала его и которой он отдал свое сердце и душу. Ни к кому из женщин он никогда не испытывал такой страсти – ни до, ни после.

Она сделала шаг в его сторону.

Он вновь произнес ее имя, но опять без ответа. Когда она подошла к ванной, он посторонился и, сделав пируэт, разминулся с ней, пропустив ее внутрь, а сам оставшись снаружи. В следующую секунду дверь перед его носом захлопнулась, и он услышал шорох снимаемой одежды. Несмотря на замешательство, он принялся что-то невнятно напевать – так он обычно поступал в минуты смятения или отвлеченности. Пока он спал, мир, похоже, опять трансформировался, и теперь он едва ли сознавал в нем свое место.

Раздался глухой шум унитаза, а затем дверь распахнулась и на пороге появилась она, мурлыча тот же самый мотивчик. Ну и ну.

Она меня не видит, но может ли она меня слышать? – подумал он. Она не откликнулась на звук своего имени, однако стала петь одновременно с ним. Но, вероятно, это совпадение. В конце концов, они оба любили эту песенку, поэтому нет ничего удивительного в том, что, находясь в уютном уединении, она может тихонько ее напевать.

Но он никогда не видел ее в одиночестве. Иногда, разумеется, она ненадолго забывала о его присутствии, и тогда он мог наблюдать, как она раскрепощенно движется, преодолевая будничные ритмы своего дня, но такие моменты быстро заканчивались, а волшебство развеивалось, стоило ей заметить его персону. Да и он сам порой отвлекался и сосредотачивался на всяких псевдоважных делах. Сейчас трудно вспомнить, чем он тогда вообще занимался. Ради нее он бы с легкостью пожертвовал десятком подобных дел – нет, сотней, тысячей! – ради астрономической минуты, проведенной с ней. Так уж, видно, устроен человеческий ум. Он делает нас мудрее, но, увы, лишь задним числом. С настоящим это никак не соотносится.

Однако теперь он созерцал свою жену и видел ее такой, какой она была в прошлом. И, несмотря на то, что ее уже не существовало, она неким непостижимым образом возникла в номере отеля. Он просчитывал различные варианты: скажем, сон при пробуждении или же галлюцинация, навеянная утомленностью от путешествия.

Когда она проходила мимо, он уловил ее запах. Он слышал звук ее голоса.

Ее ноги оставляли на ковре следы, которые исчезали спустя долю секунды – после того, как распрямлялись ворсинки.

Я хочу к тебе прикоснуться, подумал он, хочу ощутить твою кожу на моей.

Она открыла чемодан и начала раскладывать одежду, блузки и платья вешая на плечики, а белье определяя в ящик слева, как всегда делала дома. Он замер как вкопанный. Казалось, он слышал ее сердцебиение. Он затаил дыхание и глухо произнес ее имя, и на мгновение ему почудилось, что она сбилась с мотивчика песни, спутав слова. Он прошептал имя жены еще раз, и она, умолкнув, обернулась и растерянно посмотрела сквозь него.

Он протянул руку и нежно коснулся ее теплого плеча. В комнате действительно находилась она – целая и невредимая. И живая. Она чутко вздрогнула и приложила к месту прикосновения свои пальцы, будто ее побеспокоило щекотание паутинки.

Его пронзило несколько чувств. Говорить я больше не буду, решил он, не буду и прикасаться к ней. Не могу видеть ее рассеянный взгляд. Но я хочу ею любоваться – ведь я так редко смотрел на нее при жизни. Мне хочется войти в ее реальность и одновременно держаться в сторонке. Что бы это ни было, пусть оно не заканчивается.

Вторая мысль заключалась в следующем. Если она так реальна, то кто же в таком случае я?

Я превратился в невидимку. Сначала я счел ее за призрака, но, по-моему, по сравнению с ней я еще бесплотнее. Но я чувствую стук своего сердца, ощущаю влажный призвук слюны у себя во рту и воспринимаю свою боль.

Третья мысль прочертила его сознание как молния. Почему она одна?

Праздновать свои годовщины и юбилеи они всегда приезжали вместе. Это было их место, и они спрашивали именно этот номер, потому что здесь они и провели свою первую ночь. Неважно, что декор сменился или что таких номеров в отеле, похожих как две капли воды, насчитывается с дюжину.

Номер стал для них неповторимым – даже сами цифры на двери, казалось, возвращали их к тем давним воспоминаниям. В общем, номер вызывал у них обоих душевный трепет при возвращении на «место преступления», как она однажды выразилась и засмеялась низким чувственным смехом, от которого ему хотелось стиснуть ее в охапку и бросить на постель. А когда номер бывал занят, они испытывали нечто вроде разочарования, чуть-чуть омрачающего их взаимную усладу.

Но почему же она коротает время без него? Он ведь тоже должен там быть? Лицезреть вместе с ней себя тогдашнего, наблюдать, как он отдыхает, пока она принимает душ – или смотреть, как она читает, а он одевается, или как один из них (кстати, это всегда был он) нетерпеливо качает ногой, а другой заканчивает прихорашиваться. Куда он-то запропастился? У него закружилась голова, а его восприятие себя самого вдруг потрескалось, как старая кирпичная кладка под молотком каменщика. Внезапно у него перехватило дыхание от догадки: что, если его собственное существование не иначе как привиделось ему в звонком полусне – и жизнь его возникла безо всякой связи с реальностью?

Скоро он очнется и окажется в родительском доме: спит себе на узкой койке, а завтра ему снова в школу, после нее гонять мяч и с угасанием дня опять садиться за уроки.

Нет. Она реальна, как и я. И хотя я старик и мне недолго осталось, но я не расстанусь со своими воспоминаниями о ней без борьбы.

Но она прибыла сюда одна. Или пока одна. А что, если в номер ввалится кто-нибудь другой? Любовник, известный или неизвестный ему? Вдруг прежде она изменяла ему в этой комнате, в их номере? Сама возможность прелюбодеяния была для него опустошительней, чем ее смерть. Он отступил на шаг, а боль внутри росла и жгла, становясь невыносимой. Ему хотелось схватить ее за руки, потребовать объяснений.