Переворот - Иван Павлович Кудинов

помыслы адмирала сосредоточились на Забайкалье, где атаман Семенов пытался утвердить свою власть… Конфликт зашел слишком далеко. И это тогда, когда более всего нужны объединенные усилия в борьбе с большевизмом. Чем все это могло кончиться — одному богу известно. Одна надежда теперь — на генерала Катанаева, следственная комиссия во главе с которым благополучно прибыла в Читу…

29

Генерал Катанаев, так и не дождавшись ответа от Семенова, решил ехать на свой страх и риск. Комиссию сопровождали из Иркутска два японских представителя: капитан Хори, коренастый, невозмутимый и очень вежливый, как впрочем, и все японцы, и лейтенант Уэзу. Оба довольно сносно говорили по-русски. Их денщики услужливы до приторности, готовы тотчас и без всяких раздумий выполнить любое поручение — и выполняют: чистят сапоги русского генерала, следят за чистотой и порядком в вагоне, хотя первоклассный вагон и без того содержится в образцовом порядке.

А за окнами вагона — чудесная забайкальская зима. Леса и горы окутаны дымкой. Падает снег. И такой безмятежностью, таким покоем веет от этих гор и лесов, от этих бесконечных снежных равнин и маленьких деревенек, утонувших в снегах, что временами Катанаеву неправдоподобными кажутся и вежливо-невозмутимые японские офицеры со своими услужливо-молчаливыми денщиками, и этот поезд, несущийся неизвестно куда и зачем… Трудно поверить, что где-то и кто-то может враждовать и убивать друг друга — война кажется бессмысленной и противоестественной в этом прекрасном и бесконечном мире.

Однако мысль о предстоящей встрече с атаманом Семеновым возвращает генерала к реальности — и он уже совсем иначе воспринимает присутствие японцев, приставленных к комиссии, должно быть, с целью скорейшего (и главное, как нетрудно догадаться, соответствующего интересам японцев) улаживания конфликта. Но как они это себе представляют, генералу неведомо. Он и сам не знает, как удастся ему и удастся ли вообще уладить это сложное и весьма затянувшееся дело. Одно знает генерал: никто и ничто не сможет помешать его объективности.

Поезд пришел в Читу ночью. Но несмотря на поздний час, комиссию встречали полковник Окомура и представитель семеновской ставки подполковник Меди, что более всего удивило и обнадежило Катанаева. Обменялись рукопожатиями и вежливо-привычными в подобных случаях вопросами и ответами, общими и ничего не значащими.

— Атаман в Чите? — осведомился генерал.

— Да, — ответил подполковник Меди. — Но сегодня ночью он отбывает во Владивосток.

Полковник Окомура улыбчиво возразил:

— Нет, пет, Семенов никуда сегодня не едет. Генерал может не беспокоиться.

Меди смущенно крякнул и отвернулся. Подполковник ведал в штабе Семенова передвижением войск, что касается «передвижения» самого атамана — тут более осведомленными, как понял генерал, были японцы. Окомура с тою же слащаво-этикетной улыбкой сообщил, что генерал Оаба просит Катанаева и других членов комиссии пожаловать к ужину. Катанаев несколько растерялся и озадачился:

— Не слишком ли поздний час для ужина? Передайте генералу Оаба нашу признательность. Но…

— Генерал Оаба ждет вас, — настаивал Окомура. — Генерал Оаба рад приветствовать ваше превосходительство в любой час.

Ничего не поделаешь — гостеприимство. Катанаев и члены следственной комиссии, наскоро приведя себя в надлежащий порядок, отправились на прием к японскому генералу — как говорится, с корабля и на бал.

Ставка генерала Оаба обосновалась в лучшем здании Читы, в бывшем Второвском пассаже. Здесь же размещался штаб дивизии, квартиры штабных офицеров, канцелярия, телеграф, лазарет, музыкальная команда, потребительская лавка…

Гостей встречал сам хозяин, человек лет пятидесяти, невысокий (но русским меркам), с проседью на висках. Держался генерал Оаба корректно, просто, но с достоинством. И первое, что бросилось в глаза и не то чтобы шокировало, но несколько удивило Катанаева — это орден св. Владимира 3-й степени, висевший на груди японского генерала. «За какие же такие заслуги перед Россией получил он эту награду?» — подумал Катанаев.

Кроме русских гостей, на ужине были начальник штаба дивизии полковник Окомура, начальник японской военной миссии Куросава, знакомый уже капитан Хори, несколько казачьих и японских офицеров, судя по всему, из контрразведки, переводчик… Хотя генерал Оаба и без переводчика мог обойтись: по-русски он говорил чисто, владел французским, немецким…

— Европу я знаю хорошо, — похвастался генерал, обращаясь главным образом к Катанаеву. — Бывал не раз во Франции, в Англии… теперь вот в России нахожусь, — улыбнулся. — И я, признаться, всегда был сторонником дружбы и тесного сотрудничества между нашими странами. Надеюсь в вашем лице, генерал, найти надежного партнера.

Катанаев сдержанно отвечал:

— Дружба между соседними странами — всегда во благо народов этих стран, если, разумеется, зиждется она на равных началах.

— Да, да, это несомненно, — покивал согласно Оаба и широким жестом пригласил гостей к столу.

Большая гостиная, с наглухо задрапированными окнами, была хорошо освещена. Тяжелые бронзовые канделябры с электрическими лампочками создавали какой-то особый, интимный уют. Пахло глициниями, которые, как заметил Катанаев, стояли во всех углах, иные поднимались до самого потолка. Были тут и другие восточные растения, загадочно-зеленые, крупнолистные, источающие изысканно-тонкий, волнующий аромат…

Стол был сервирован продуманно: с соблюдением японского этикета и в то же время с учетом европейских навыков и вкусов, дабы гости чувствовали себя, как дома, но и не забывали, где находятся… Подле каждого гостя стояло несколько разнокалиберных бокалов с различными винами. Но для начала выпили сакэ, закусив жареными каштанами. И генерал Оаба, повернувшись к рядом сидевшему Катанаеву, возобновил разговор:

— Сотрудничество между нашими странами, генерал, я надеюсь, будет и дальше развиваться… Поэтому лично меня очень беспокоит и печалит разлад между такими патриотами России, как адмирал Колчак и атаман Семенов. Полагаю, что это… как это у вас говорится, — улыбнулся, — чистейшей воды недоразумение. А вы, генерал, как относитесь к этому конфликту?

— Мне пока рано судить об этом, тем более делать какие-либо выводы, — ответил Катаев. — Для того и создана комиссия, чтобы объективно и во всех деталях разобраться в этом деле.

Оаба задумчиво покивал, наверное, прикидывая что-то в уме, и озабоченно проговорил:

— Надо положить конец этому недоразумению. И я готов со своей стороны всячески содействовать. Сейчас не до личных счетов. И это, поверьте, не в интересах России. Разве не так? — глянул на Катанаева. И тут же задал другой вопрос: — Вы, наверное, удивляетесь, генерал, что при всей неравнозначности этих лиц мы ставим их… на одну доску?

— Удивляюсь, — признался Катанаев. — Слишком несоразмерные фигуры…

— Скажите, генерал, — перебил Оаба, — вы в шахматы играете? В таком случае вам, надеюсь, известно, что иная пешка при благоприятных обстоятельствах может сама стать фигурой… Ай, Моська, знать, она сильна, коль лает на Слона! — засмеялся вдруг. — Кажется, так сказал ваш великий баснописец?

— Что вы этим хотите сказать?