Конвоиры зари - Дон Уинслоу

Помещение напоминало барак.

На цементном полу рядком сложены грязные матрасы. В одном углу открытый душ, в другом — унитаз. Повсюду валяются одеяла. Несколько замызганных засаленных подушек. К старенькому телевизору подключен видеомагнитофон.

На экране детские мультики.

Несколько детских книжек на испанском.

Девочки с лодки забились в один угол. Они стояли, схватившись друг за друга, и в ужасе смотрели на Джонни.

— Все хорошо, — произнес Джонни, опуская пушку. — Все будет хорошо.

Возможно, подумал он.

Этих детей мы нашли.

Но где те, что жили здесь раньше?

Бун проехал мимо тростниковых зарослей и остановился, только когда нашел место, откуда просматривались и поля, и дорога к ним.

Он сидел в машине и глядел на поля. Влажные от росы, они серебрились в свете солнца, которое только-только вставало из-за холмов на востоке. В дальней части фермы поля заканчивались у реки, скрытой стеной зарослей тростника. Зеленая стена отделяла поля от всего мира, постепенно переходя в небольшой лесок, который старый Сакагава высадил много лет назад для защиты от ветра.

На другой стороне, в восточном углу, виднелся дом Сакагавы. Он стоял на небольшом холме, окруженный лимонными и ореховыми деревьями. Старик скоро проснется, подумал Бун. А может, уже встал и сидит сейчас за столом, попивая чай и ковыряясь в миске риса с овощами.

Батраки уже вышли на работу. Они стекались к полям, держа лопаты и кирки на плечах, словно солдаты винтовки. Армия призраков из ниоткуда. Ночью они растворялись в ущельях и складках ландшафта Сан-Диего, а в мягком свете утра выплывали ненадолго, чтобы снова исчезнуть в тумане морщинок и шрамов холмов.

Они невидимки. Мы не замечаем таких, как они, — или не хотим замечать — даже в ярком дневном свете. Именно они — невысказанная правда, неувиденная реальность, скрывающаяся за калифорнийской мечтой. Они приходят, прежде чем мы проснемся, и уходят, прежде чем мы заснем снова.

Бун устроился поудобнее и начал наблюдать за рабочими. Они шли организованными колоннами в почти мистической тишине. Работали они с согнутыми спинами и опущенными головами, медленно, но ритмично. Торопиться все равно некуда. Поле никуда отсюда не денется. Оно было тут вчера, будет и завтра.

Но не послезавтра, думал Бун. Интересно, знают ли эти люди, что скоро им придется покинуть эти места? Сюда придут бульдозеры и асфальтоукладчики. На заре тут будут работать машины, а не люди, похожие на винтики машин. Вместо запаха пота атмосферу напитает вонь выхлопных газов.

На месте полей появятся дорогие особняки и престижные жилые кварталы. Большие торговые центры и бутики. Место рабочих займут обыватели, покупатели и клиенты. А все эти мужчины исчезнут в потустороннем мире.

Приятное тепло пробивалось сквозь окно машины.

Солнце осветило верхушки гор.

Джонни поднялся на второй этаж.

Напротив преступников — трех мужчин и двух женщин, — которых усадили на пол и заковали в наручники, стояла лейтенант Гилмэн.

— Кого бы они тут ни держали, — прошептал ей Джонни, — тех детей уже нет.

Лейтенант Гилмэн посмотрела на него и Харрингтона.

— Делайте с ними, что хотите, — сказала она.

Харрингтон подошел к одному из арестованных, который имел глупость поднять на него глаза.

— Как тебя зовут? — спросил Харрингтон, подняв мужчину на ноги.

— Марко.

— Давай поболтаем, Марко, — предложил Харрингтон и повел его по коридору к спальне. — Тебе идти не обязательно, Джонни.

— Нет, я с тобой.

Проследовав за Харрингтоном, он зашел в одну из спален и закрыл за собой дверь. Харрингтон швырнул Марко об стенку, тот упал, но полицейский подхватил его на лету и засадил ему коленом по яйцам.

— Я с тобой шутить не буду, подтирка ты для жопы, — прошипел он. — Говори мне, где дети, или получится так, что ты направил на меня пистолет, а я был вынужден вышибить тебе мозги. Вот только в голову я сделаю второй выстрел. Первый пойдет тебе в живот. Понимаешь, амиго?

— Я говорю по-английски, — ответил Марко.

— Ну так начинай говорить, лапочка, — обрадовался Харрингтон и, вытащив пушку, уткнул ее в живот мужчине.

— Они уехали, — произнес Марко.

— Куда?

— На поля.

— Какие еще поля? — продолжал допытываться Харрингтон.

— Клубничные поля.

У Джонни мороз пробежал по коже.

— Что? — переспросил он. — Что ты сказал?

— Клубничные поля, — повторил Марко. — Плантации старого Сакагавы.

Джонни почувствовал, как комната закружилась. Ему вдруг стало невыносимо стыдно. Подбежав к двери, он с трудом выбрался в коридор, оттуда в гостиную, оттуда на улицу. Рухнув на капот своей машины, он тяжело задышал.

Занималась заря.

Первые слабые лучи солнца коснулись и Пасифик-Бич, согревая, пусть и чисто психологически, толпу фотографов, журналистов, представителей компаний по производству оборудования для сёрфинга, зевак и матерых сёрферов, которые собрались в это холодное утро на городском пляже и дожидались рассвета.

Место, на котором они стояли, было поистине легендарным. Сёрферы катались тут еще со времен Джорджа Фрита, в тридцатые годы. Тогда здесь еще были японские клубничные фермы. Бэйкер, Пасковитц и еще несколько знаменитых сёрферов Сан-Диего той поры построили на этом утесе шаткую развалюху для хранения в ней своих досок и гордо приняли прозвище, которым наградили их фермеры, — «Вандалы».

К северу от дома «Вандалов» набухшие волны разбивались о риф. Санни стояла чуть в стороне от толпы, выставив перед собой доску, словно щит. Она смотрела, как заря медленно придает расплывчатым серым волнам очертания и цвет.

Большие волны.

Больше она никогда в своей жизни не видела.

Чудовищные.

Сокрушительные.

Мечта, а не волны.

Санни оглянулась. На пляже собрались почти все сильнейшие сёрферы мира, большинство из них — профессионалы с многомиллионными контрактами, чьи лица мечтают напечатать на обложке все журналы страны. Что еще хуже, почти все привезли с собой водные мотоциклы. А к водным мотоциклам прилагались тренированные напарники, которые вывезут сёрферов в наилучшие волны. У Санни на такое попросту не было денег. Одна из немногих она пришла сюда только с доской.

Единственная женщина.

— Спасибо, Гуань Инь, — тихо шепнула она. Санни не собиралась ныть из-за того, что у нее чего-то не хватает; она была благодарна за все, что делало ее уникальной. Она единственная женщина, которая доплывет до больших волн на обычной доске.