Муза - Джесси Бёртон

– Она столько пережила.

– Минуту назад ты сказал, что от нее одни неприятности.

– Ей шестнадцать лет, что ты хочешь.

Олив не смогла скрыть удивления.

– Она говорила, что ей восемнадцать.

– Вот видишь. Если Хорхе или мой отец… если они решат…

– Без тебя знаю. Я это видела своими глазами. Пока ты находился здесь.

Он протянул ей руку, но она молча на нее посмотрела.

– А знаешь, правильно я сделала, нарисовав тебя с зеленым лицом.

Это была шутка. Она не имела в виду, что он наивный или больной. Она как бы утверждала, что как художник вправе рисовать его так, как считает нужным. Ей хотелось, чтобы он считал ее взрослой, способной принимать самостоятельные решения, хотя сама она до конца не была в этом уверена. Исаак навсегда останется мужчиной, изменившим ее жизнь. И когда она наконец взяла его руку, чтобы произнести эти слова, он упал ей в ноги.

Она не верила своим глазам, с ужасом видя в свете фонаря, как кровь хлещет из головы Исаака, заливая лицо. А затем она расслышала то, что ускользнуло от ее внимания в первый раз: приглушенный выстрел извне, явно направленный в их сторону. Эхо разнесло по холмам еще два громких хлопка, постепенно затерявшихся в дальних лесах. И Олив бросилась бежать.

Хорхе, полчаса назад услышавший выстрел, поднялся по склону в надежде обнаружить источник стрельбы и с тех пор пристально следил за сторожкой на расстоянии. Вот так удача: мало того что в ней прячется Исаак Роблес, так здесь еще и бритоголовая сестрица, передающая ему пистолет. Дурочка включила фонарь, так что, прикончив братца, Хорхе мог без труда догнать теперь ее, бежавшую вниз по склону вместе с прыгающим перед ней лучом.

Хорхе выстрелил еще три раза, пока фонарь не упал на землю маленькой бледной луной. Он подождал. Никаких признаков жизни. Тишина была такой явной, такой убойной, что, казалось, сама природа расписалась в ее смерти.

18

Лифты на Гудж-стрит не работали, и когда я наконец села на поезд в направлении Ватерлоо, он то и дело останавливался в туннелях. В общей сложности мне потребовалось полтора часа, чтобы добраться до дома Квик, после того как я вышла из телефонной будки неподалеку от школы Слейда. Окна передней части дома Квик (и на первом и на втором этажах) были ярко освещены. Хозяйка не задернула шторы, и в одной из верхних комнат я заметила трещину на белом потолке и лампочку без абажура, что бросалось в глаза своим несоответствием традиционно безупречному стилю Квик. Четко очерченный полукруг света нимбом наползал на карниз, высвечивая обветшалое величие в тех местах, о которых хозяйка не позаботилась.

Чувствуя глубокое беспокойство, я постучала в дверь и подождала. Ответа не последовало.

– Эй! – крикнула я сквозь щель в почтовом ящике, но дом оставался безмолвным.

Я поразмыслила: можно было это прекратить, вернуться домой в Клэпхем – в мою столь же тихую квартиру. Но чувство вины заставляло меня находиться здесь; а еще любопытство, необходимость докопаться до самой сути.

Становилось уже очень темно, когда я проскользнула вдоль боковой ограды; последние осенние листья похрустывали у меня под ногами. Даже в боковых окнах горел яркий свет: казалось, что там пожар, так отчаянно пламенела каждая лампочка. Я отчетливо ощутила, что нахожусь на виду. Мне казалось, я на съемках фильма, в гигантском кольце слепящей натриевой иллюминации, мощность которой была призвана завлечь и поглотить.

Когда я очутилась в саду и заглянула в его мрак, глазам было трудно справиться с тем, что свет пропал. Стоило мне моргнуть, и оранжевые круги начинали прыгать перед глазами, превращаясь в маленькие планеты, пляшущие вокруг силуэтов деревьев. Часы на башне пробили восемь. Я снова попала в сказку.

Я никогда не забуду то, что увидела, вернувшись в дом. Квик сидела на кухне, выпрямившись в своем кресле. Здесь шторы тоже не были задернуты, и все помещение ярко освещено. Мне показалось, что я закричу от шока. У Квик совсем не осталось волос. На голове у нее не было почти ничего, кроме нескольких тусклых пучков; словно карта, состоящая из одних белых пятен, лишенная координат. Квик смотрела на меня, и я подняла руку в знак приветствия, но она не отреагировала, и тогда я с ужасом поняла, что она смотрела вовсе не на меня, а на кого-то – или на что-то – позади меня, притаившееся в саду.

Послышался треск ветки, и у меня от страха перехватило дыхание; я повернулась, чтобы лицом к лицу встретиться с темнотой, куда Квик меня заманила; я приготовилась бороться, приготовилась кричать. Я не сомневалась, что за кустами кто-то был, прятался в буйных зарослях, но никто не показался.

Я рванулась обратно в дом, подбежала к кухонной двери и ворвалась туда, отчаянно стараясь удрать от того неведомого, что могло быть в саду. Теперь я стояла прямо перед Квик. Она все еще сидела в кресле, выпрямившись. В ее бледном черепе была какая-то мертвенная красота, а на спокойном лице отразилась блаженная завершенность. Ее парик лежал на полу, словно шкура животного. Я даже не подозревала, что она ходила в парике.

– Квик? – позвала я ее и в ужасе осеклась.

Конечно же Квик не ответила, потому что Квик была мертва.

* * *

Я позвонила в полицию, не успев подумать о том, как это будет выглядеть: дом закрыт, а я нахожусь внутри, дверь на кухню по-прежнему распахнута, на траве следы моих ног. Только тогда, когда вскрытие установило примерное время смерти Квик и тот факт, что в крови у нее содержалось в десять раз больше болеутоляющего, чем ей было прописано, и патологоанатом узнал о ее диагнозе, – повторяю, только тогда с меня сняли подозрения, а ее смерть признали случайностью. Мне трудно объяснить вам, как все это меня рассердило. Меня, единственного человека, которому Квик доверяла, могли заподозрить в том, что я вломилась к ней в дом и убила ее. А ведь только я за всю жизнь Квик сделала попытку узнать ее настоящую историю.

Позвонив в полицию, я вернулась на кухню, опустилась перед Квик на колени и дотронулась до ее тела. Оно все еще было теплым. Возможно, мы с ней разминулись всего на несколько минут. Строго говоря, Квик не приглашала меня к себе тем вечером – я сама была убеждена, что ее нельзя оставлять одну. Но хотела ли она такого конца? Я сказала ей, что приеду, поэтому она должна была понимать, что я найду ее первой. Может быть, она хотела, чтобы ее спасли. Этого я никогда не узнаю.

Я огляделась. Перед ней стояли пузырек с таблетками и полупустая бутылка джина. Это еще ничего не значило – Квик любила выпить, к тому же ей было очень больно. Я не могла смириться с мыслю, что она могла сознательно сделать это с собой.

– Полиция, – раздался голос.

Я вздрогнула и пошла к дверям.

На пороге стояли двое полицейских, а за ними следовала машина «Скорой помощи». Я была в шоке: когда они вошли в дом, их реакция сильно отличалась от моей. Они немало повидали на своем веку, поэтому в их лицах сквозила смесь навязчивости и утомленности. Для меня же все это было в новинку, я чуть не подпрыгивала от ужаса и шока.