Темная душа: надо память до конца убить - Ирина Павловна Токарева

Девушки приближались, дружно пели песню, некоторые из них несли корзины с зеленью, другие шли налегке, в свободных развевающихся юбках, блузках, туго натянутых на высоких бюстах. Бойс невольно залюбовался ими – веселые лица, счастливые голоса. Молодые крестьянки узнали его, и он стоял, чувствуя на себе любопытные, кокетливые взгляды.

– Какая встреча! – воскликнула одна из крестьянок, отделяясь от стайки подружек, раскрасневшаяся от ходьбы и кудрявая.

– Джил! – узнал Бойс.

– Надо же! – шутливо округлила глаза девушка, – Вы правильно назвали меня по имени! Вот так чудо. Что еще чудеснее – не собираетесь никуда бежать при виде меня.

– Бежать? С какой стати?

– Помнится, в прошлый раз вы удирали от меня как черт от ладана.

– Ты преувеличиваешь, – Бойс наклонился, сорвал цветок и подал ей. Она подошла ближе, чтобы принять его. – Я не удирал, я спешил домой.

– Ну, тогда прощаю вас, – она похлопала ресницами и вдела цветок в свои пушистые волосы. – К вашему подарку прилагается что-нибудь еще? Хотя бы поцелуй? В первую нашу встречу вы были очень щедры на поцелуи. И на обещания. Исполнения обещаний я, увы, не дождалась.

Она стряхнула с его плеча жучка.

– Джил… – начал Бойс.

Из-за дерева вылетела разъяренная белая кошка и с шипением вцепилась в Джил. Джил попыталась вырваться, но кошка была сильна. Она стегнула жертву когтями по щеке, оставив на коже глубокие царапины, и вереща поволокла жертву к деревьям. Джил заорала в испуге. Подруги завизжали, но ни одна не двинулась с места: им было ясно, белая кошка собралась убивать. Она растерзает любого, кто захочет отбить у нее добычу.

Бойс отодрал от крестьянки Катриону. Джил шарахнулась назад, подобрав юбки, побежала к подругам, которые уже устремились прочь со страшного поля. Катриона выгнулась, будто хотела бросить за ней в погоню, зашипела, закаркала. Бойс перехватил ее поперек туловища.

– Ясно! – отбежав на безопасное расстояние, прокричала с рыданием растрепанная крестьянка, – Вон она какая, ваша новая игрушка! Нормальные девушки вам, богачам, не подходят – подавай лесную зверушку! Что ж, ждите – она выгрызет у вас сердце!

Катриона вместо ответа подняла кулак, в котором был зажат солидный клок курчавых волос, и потрясая им, проревела:

– Мооооооой!

«Конец, – подумал Бойс, сдерживая ее, – Больше это продолжаться не может. Надо заканчивать. Но как, черт возьми»?

Во дворе впопыхах и с ругательствами, как это обычно водится у МакГреев, готовили для выезда карету.

– В церковь ты поедешь с нами, сын, – сказал Бойсу отец, набивая табаком вырезанную из кости трубку и закуривая, – готовься. Разрешаю не доедать кашу, а идти, переодеться во что-нибудь мало-мальски приличное. Измазанный краской жилет, одетый поверх застиранной рубахи, в церкви смотреться не будет. Какого черта ты выперся к завтраку в таком виде? За столом сидит твоя мать, а она дама.

– Это рабочая одежда, папа, – скучно ответил Бойс, скребя ложкой по дну тарелки, – я работаю. С удовольствием посетил бы службу вместе с вами, но предпочту остаться и закончить дело. Поезжайте без меня.

– Иди и собирайся, маляр! Никого не волнуют твои предпочтения! – вспылил отец, – Мазня не поможет твоей языческой душе. Ей поможет церковь! Я намерен вернуть тебя на путь истинный. Ты у нас только и делаешь, что слоняешься по горам и долинам. И один черт знает, чем там занимаешься. Может, поклоняешься дубам? Скоро свадьба, тебе, хочешь – не хочешь, придется приходить в себя.

Бойс раскрыл рот, чтобы поспорить, но перехватил взгляд матери.

«Не перечь, – говорила она глазами, – сегодня не тот день, чтобы пререкаться с ним. Иди и выполняй, что тебе сказано».

Бойс повиновался. На свежий воздух вышел через пятнадцать минут при полном параде. Отец и мать уже сидели в коляске. Грум подвел Бойсу запряженного жеребца. Юноша постукал кнутом по вычищенным до блеска голенищам сапог и запрыгнул в седло. Кортеж тронулся.

До церкви в деревеньке Сильверглейдс по лесистой дороге добирались час, в течение которого Бойс несколько раз был готов завернуть коня и сбежать. На церковную службу соберется вся окрестность, до которой, без сомнения, уже дошли слухи о происшествии с Джилл. Прихожане не осмелятся сказать хоть слово в лицо МакГреям, но шепотки за спиной будут. Ему не хотелось становиться мишенью для пересудов и двусмысленных ухмылок, еще меньше хотелось испытать на себе праведный отцовский гнев.

Небольшая церковь Сильверглейдс была увенчана готической крышей, ее фасад с контрфорсами украшали узкие стрельчатые окна. Над широким входом в форме арки висел каменный крест с клеверинками, на котором был распят Спаситель. Перед входом собралась внушительных размеров толпа. Над толпой витал легкий гомон.

Карета МакГреев подъезжала. По мере ее приближения кучера утягивали с пути коней и мулов, впряженных в повозки, кэбы, бреки. На дворе, стоя парами и группами, фермеры, крестьяне, кое-кто из мелких дворян беседовали, спорили о ценах на солод, хмель и ячмень. Накрахмаленные кумушки в сопровождении сыновей и дочек вплывали в распахнутые настежь двери, где их встречал пресвитер в праздничной ризе.

Отец вылез из кареты и, отвечая на летящие со всех сторон приветствия, под руку повел маму в церковь. Бойс слез с коня, передал поводья кучеру. Да, он чувствовал на себе дотошные взгляды. Поэтому решил войти в церковь последним, перед началом проповеди, когда все рассядутся, а болтать станет не досуг. Простояв на улице почти до самого закрытия дверей, он кивнул служителю, пригласившему его вовнутрь, и пошел к зданию.

Внутри было прохладно, пахло свечным воском, ладаном. Все скамейки были заняты. Скамья МакГреев находилась далеко от входа, у самого амвона, с которого каждое воскресенье на паству изливалась Благая Весть. Бойсу нужно было пройти по проходу почти до алтаря и сесть с краю рядом с родителями. В тишине он сделал шаг, второй, и тут боковым зрением уловил движение у стены. Вокруг зашептались. Он пошел быстрее.

– Бойс! – крикнули слева.

По нефу пронесся ропот. На шум повернулась его мать и мгновенно залилась белизной.

– Бойс!

Он посмотрел туда, где кричали и весь взмок. Сперва в глаза бросилась Анна Монро, которая вскинула руки, но не сумела удержать дочку. Потом Катриона, которая с полоумной улыбкой прорывалась к нему вдоль одного из задних рядов, хватаясь без разбора за плечи, головы, лица сидящих людей. Ее ругали, пытались поймать. Напрасно.

«Анна нарочно притащила ее в церковь!» – в злом испуге подумал он. – «Чтобы уничтожить меня»!

– Мой пришел!

Подскочив, она закинула руки ему на шею и потянулась губами, требуя поцелуя, как всегда делала при встрече. На ситуацию вокруг них ей