На войне как на войне. "Я помню" - Артем Драбкин

Или, например, что у нас было много неподготовленных солдат. Но если не было времени их готовить?! Война – это ведь не работа, когда можно и брак давать, там была совсем другая цена учебе или халатности… Но у нас потом так и говорили: «Немцы нас научили воевать, а мы их отучили…» Но вот когда я уже был связным и в мои обязанности входило водить на передовую пополнение, то я уже начал понимать, какие у нас потери…

– Приметы, суеверия у вас были какие-нибудь?

– Нет. Я же совсем молодой был, даже не брился еще, поэтому ничего такого у меня не было. Хотелось только остаться живым. Но страшно было очень… Не только мне, все боялись, но страх держали в себе и старались его не показывать.

Как бы вам это объяснить… Зачастую нейтральная полоса была шириной всего 80-100 метров, то есть как длина футбольного поля. Ведь иногда мы даже и разговоры слышали в немецких окопах… Это никакой режиссер не прочувствует, если сам этого не пережил… Когда в кино показывают, что солдаты в атаке кричат «ура» – это все свистеж! Да кто там кричал «ура»? У нас, например, не кричали, зато был такой случай.

Мы стояли на Мораве, и там была такая дамба, за которой залег наш батальон. Я как раз принес пакет и увидел, что командир батальона собрал человек восемьдесят, и на счет «три» все начинали кричать «ура». Сразу выезжал немецкий бронетранспортер, и по этому месту начинал строчить из крупнокалиберного пулемета. Но мы же лежим за дамбой, и он нас не доставал. Перебежали в сторонку на пятьдесят метров, опять кричим. Снова выезжал этот бронетранспортер, и опять давай шерстить… Вот так мы им нервы трепали, на психику давили, и должен сказать, что на них это действовало. А те, кто на себе рвет рубаху: «Да я, да вот», я знаю точно, что он и не воевал…

– Из вашей семьи кто-то еще воевал?

– Старший брат Иван уже был в армии девять месяцев, когда началась война. Он служил в тяжелой артиллерии в Белоруссии. Из его рассказов знаю, что их вначале разбили, но он и потом воевал, имел награды. Иван остался жив, но вернулся домой только через шесть лет.

Муж старшей сестры тоже ушел на фронт и пропал без вести… Ни слуху ни духу… Вообще ничего о нем так и не узнали.

– Когда вы демобилизовались?

– Рука у меня так и болела, я с ней потом еще лет пять мучился, ходил каждый год на медкомиссию. Поэтому меня как нестроевого отправили на армейскую медкомиссию в Веспрем, где окончательно подтвердили, что ты нестроевой и можешь демобилизоваться. Приехали, а там уже огромная очередь, а вне очереди пропускали только за взятку… Но мы все-таки пробились туда, и мне подтвердили: «годен к нестроевой».

А когда нам настала пора уезжать, мы построились, и вдоль нашего строя прошел командир дивизии генерал-майор Берестов. Посмотрел на нас, как мы одеты, и говорит нашему комполка: «Вот приедут они домой и что скажут своим родным? Что служили у дураков Берестова и Вербицкого, которые даже одеть их нормально не могли?! Немедленно всех переодеть!» Но там уже три партии демобилизованных отправили, и все самое хорошее им отдали, даже значки гвардейские мы с себя для них поснимали. Так они что додумались. Вы не поверите, выдали нам новенькую… немецкую форму… Мы против них воевали, а нас в их форме хотели домой отправить… Ну, просто не во что было нас переодеть! Так мы и уехали в своем старье, а по комплекту немецкой формы нам просто подарили.

Отправили нас под Балатон, где был огромный лагерь для демобилизованных, аж на тридцать тысяч. Причем солдат там разделяли по областям, кто, откуда родом. Но это был сентябрь 1945-го, и тут вышел приказ правительства: «Вне очереди отправить в СССР 75 000 лошадей», да еще и машины с водителями… Поэтому нас привлекли помогать с отправкой этих лошадей, а выбракованных мы прямо на месте продавали венграм. Помню даже цены на них: одна такая лошадь стоила 100 килограммов свинины или 150 килограммов говядины в живом весе, а у нас даже и весов не было… Вот так я там и застрял, и только за неделю до Нового года я приехал домой.

– Как сложилась ваша послевоенная жизнь?

– Приехал домой в Котовск, а там опять голод и работы нет… Моя знакомая была секретарем у председателя горсовета, и она мне устроила с ним встречу. Прихожу, а он весь такой из себя важный, даже не смотрит на меня. И говорит мне: «Вы воевали – вам за это слава! Но дальше нужно работать. Стране нужен уголек, поэтому очень нужны работники на Донбасс». Но он же меня не спросил, почему меня так рано демобилизовали, и я ему ответил так: «Хорошо, но с одним условием – если и вы со мной туда поедете…» Он подошел к двери, молча открыл ее и показывает пальцем, я и ушел…

Поработал одно время шофером, но машины все с фронта, еле дышат, так еще и милиционеры останавливали и постоянно придирались по мелочам: или права заберет, или тридцатку ему отдай… Я плюнул и ушел оттуда.

Что делать? Продали мы свой дом. Нам предлагали на выбор: или тридцать тысяч деньгами, или тридцать пудов пшеницы либо кукурузы, они тогда по тысяче стоили. Взяли мы деньгами и приехали в Кишинев, работы тут было навалом. Все устроились работать, так уже было хотя бы что поесть…

Вначале я работал с отцом на стройке, но потом меня ребята перетянули. В районе старого кожзавода на Измайловской стояли два американских энергопоезда. Электростанций ведь тогда не хватало, и на весь СССР закупили сто таких энергопоездов. Прихожу, а начальник поезда мне говорит: «Я бы тебя взял, но тебя же через полгода в армию заберут». – «Так я уже отслужил». Он посмотрел мои документы: «Так ты еще и воевал?!» Назначили меня дежурным по водоснабжению, потом стал помощником машиниста. А когда построили первую ТЭЦ, то мы перешли работать туда.

Что и говорить, тяжелое было время. За хлебом нужно было ходить до обеда, потому что его очень быстро раскупали. Так мы специально ходили в магазин в наших грязных куртках, тогда люди, чтобы не испачкаться, расступались и пропускали нас без очереди. Купили себе по батону, кружка воды, соль, и это весь наш обед… Помню, что даже в 1951 году так было…

Восемнадцать лет я проработал машинистом турбины, а потом врач меня предупредил: «Мой вам совет – меняйте работу, у вас вся нервная система разбита…» Конечно, разбита, ведь работа тяжелейшая, даже матросы с флота у нас долго не выдерживали…

Я уже был слесарем по газу 6-го разряда и перешел на холодильный завод. Потом на стекольном работал, а закончил на экспериментальной мебельной фабрике. Вышел на льготную пенсию в 1979 году, потому что 28 лет отработал в горячих цехах, но и дальше продолжал работать.

Я в жизни сам никогда и никуда не напрашивался, но про меня и в газетах писали, и для киножурнала снимали, и даже в «Клубе кинопутешественников» меня показывали. Раз выдвигали, значит, заслужил, наверное.

Что вам сказать. Детства и юности у меня фактически не было, молодости тоже не было, да и старость вот не очень… Была только одна работа… Всю жизнь работали как проклятые. Выходной всего один, да и тот забирали. В отпуске три дня побудешь, и опять вызывают на работу…