Вызовите акушерку - Дженнифер Уорф

– Теперь получшало, сестра? Сейчас десять, а в новостях сказали, что сёння туман подразойдется.

Я посмотрела на сидевшую в постели Кончиту. Ребёнок по-прежнему покоился у неё между грудями, она гладила маленькую головку и ворковала над ним. Женщина выглядела трогательно слабой, но цвет кожи и дыхание улучшились. Но, главное, её взгляд был по-прежнему сфокусированным и осмысленным. Помутнение сознания, вызванное сотрясением, совсем прошло.

С того утра она быстро пошла на поправку. Без сомнения, пенициллин помог, но один он не смог бы за несколько часов осуществить столь удивительное превращение из умирающей, ни узнающей даже собственного мужа, в спокойную дееспособную женщину, которая точно знает, что она делает и зачем. У меня есть теория, что это ребёнок вылечил Кончиту и что перелом произошел, когда она поняла, что его собираются забрать. В тот момент включились её мощные материнские инстинкты и напомнили ей, что она – защитница, кормилица. У неё не было времени болеть. Она не могла позволить себе бессознательное состояние. Его жизнь зависела от неё.

Если бы ребёнок родился мёртвым или если бы его увезли в больницу, думаю, Кончита бы умерла. В животном мире полно таких историй. Я слышала, что овца или слониха умирают, если умирает их детёныш, и живут, если он живёт.

Грань между сознанием или беспамятством тоже весьма интересна. За годы работы медсестрой я просидела с множеством умирающих пациентов и вовсе не уверена, будто то, что мы называем «беспамятством», сродни состоянию незнания, как мы привыкли думать. Бессознательность может быть глубоко сознательной и интуитивной. Кончита, казалось, была совершенно без сознания, однако её рука сжималась над ребёнком всякий раз, когда педиатр пробовал забрать его. Она не видела, кто находился в комнате, потому что зрение её расфокусировалось, и не знала, о чём говорили, потому что не понимала язык. И тем не менее она как-то догадалась, что у неё собираются забрать ребёнка, и дала отпор, собрав последние остатки сил. Это её и излечило.

Дуглас Бадер, лётчик-ас, участник битвы за Британию, рассказывал о похожем случае. После крушения самолёта и ампутации обеих ног он услышал, как кто-то сказал: «Т-с-с, в этой комнате умирает молодой лётчик». Эти слова заставили его разум собраться, и он подумал: «Умираю? Я? Да я вам сейчас покажу…» Остальное – уже история.

Кончита дотянулась до стоявшего рядом с ней блюдца и, сжимая соски, выдавила в него несколько капель молозива. Затем взяла тонкую стеклянную палочку, которую одна из её дочерей использовала для глазирования тортов. Она держала малыша в левой руке и, подцепив каплю молозива палочкой, прикоснулась ею к губам ребёнка. Я смотрела, как завороженная. Его губы были не больше пары лепестков ромашки. Высунулся крошечный язычок и слизнул жидкость. Повторив это шесть или восемь раз, женщина снова засунула ребёнка себе между грудями.

Лен сказал:

– Она делает эт' каждые полчаса, начиная с шести утра. Потом они оба маленько спят, и она делает эт' снова. Она ж грила, что он не помрёт, вот он и не помирает. Она-то знает, как за ним приглядеть.

Проверив, что у неё нет чрезмерного кровотечения, я ушла. Мне нужно было вернуться в Ноннатус-Хаус, чтобы отчитаться и попросить участковую медсестру присутствовать при переливании крови. Смог начинал подниматься, и уже можно было разглядеть что-то через дорогу. Казалось, будто мир наполняется новой жизнью, по мере того как грязный туман рассеивается, и я ехала назад с лёгким сердцем.

Сестра Джулианна сама приготовила для меня плотный завтрак с двойной порцией бекона и яиц, чтобы, как она выразилась, «заморить червячка», и выслушала мой отчёт прямо в столовой, пока я ела. Она сказала:

– Я никогда не ухаживала за столь недоношенным ребёнком, но у сестры из другого нашего монастыря есть такой опыт. Мы посоветуемся с ней. А за Кончитой нужно наблюдать очень внимательно, во избежание дальнейшей потери крови.

Сестра нашла всю эту историю удивительной и тихо сказала:

– На всё воля Божия.

Потом она ушла – распорядиться насчет дежурства во время переливания.

Кончита больше не теряла крови. После переливания краска вернулась на её щеки, как и на щёки Лена. Она была слаба, но опасность полностью миновала. Ребёнок лежал на её груди днём и ночью, и она продолжала кормить его, как я описывала, примерно каждые полчаса. Весь персонал и сёстры из Ноннатус-Хауса приходили на них посмотреть, настолько прекрасное и необычное это было зрелище.

На четвёртый день я взвесила ребёнка, завернув его в платок. Один фунт, десять унций[42].

Через три недели Кончита начала ненадолго вставать. Я думала об этом наперёд, гадая, что же будет с ребёнком. Очевидно, Кончита тоже обдумала это заранее и точно знала, что делать. Она попросила Лиз достать через ателье несколько отрезов лучшего небелёного шёлка и с помощью искусной старшей дочери соорудила что-то вроде перевязи вокруг плеч и груди или плотной блузы, туго стянутой понизу, но свободной сверху. В ней ребёнок провёл пять месяцев между грудями матери, никогда не расставаясь с нею.

Кто научил Кончиту этому? Никогда прежде или после я не слышала и не встречала в книгах такого способа выхаживания недоношенных детей. Чистый материнский инстинкт? Я вспомнила роды и ожесточённую борьбу Кончиты, когда у неё пытались забрать ребёнка. Тогда у меня создалось впечатление, что она пыталась что-то сообразить или припомнить и вдруг так ясно и уверенно произнесла: «No morirà». Может, она вспомнила, как ещё ребёнком видела в своей южноиспанской деревне крестьянку или цыганку, носившую так своё крошечное недоношенное дитя? Послужило ли это мимолётное воспоминание из полузабытых времён причиной убеждённости, что её ребёнок не умрёт?

Несколько лет спустя, когда я стала ночной медсестрой в больнице Элизабет Гаррет Андерсон в Юстоне, я заботилась о нескольких недоношенных детях примерно того же срока вынашивания и веса. Сотрудники больницы гордились отличным современным уходом, сохраняющим жизнь ребёнку. Больничный метод и метод Кончиты были кардинально разными. Инкубаторные дети днём и ночью лежали одни на твёрдой поверхности, как правило, под ярким светом. К ним прикасались только руки персонала и клиническое оборудование. Кормили их обычно смесью на основе коровьего молока. Ребёнок же Кончиты никогда не был один. Он купался в тепле, прикосновениях, мягкости, запахе, влаге матери. Слышал её сердцебиение и голос. Питался её молоком. И, прежде всего, был ею любим.

Возможно, сегодня её решение отказаться от госпитализации ребёнка аннулировалось бы решением суда, основанным на допущении, что только обученный персонал и передовые технологии могут адекватно позаботиться о младенце. Но в 1950-х мы меньше вмешивались в семейную жизнь и уважали ответственность родителей. Вынуждена признать, что современная медицина не знает этого.

Конечно, Кончите повезло. Скорость, с которой произошли роды, могла стать причиной повреждения мозга ребёнка, но этого не случилось. Кроме того, большая опасность для недоношенного ребёнка возникает из-за недоразвитости жизненно важных органов, особенно лёгких и печени. В первые месяцы мальчик и правда не единожды становился желтушным, но каждый раз это проходило. Чудо, что после того, как я по невнимательности оставила новорожденного в почкообразном лотке, его лёгкие полностью и даже частично не ослабли с самого рождения. Тут мне похвастаться нечем. Тем не менее он дышал. Хочется думать, что, держа его вниз головой и нажимая на хрупкую спинку пальцем, я облегчила первый вдох малыша. Его матери посоветовали делать то же самое после каждого кормления, ведь, если жидкость попадёт в трахею, недоношенный ребёнок, в отличие от доношенного, не сможет откашляться. Кончите также дали очень тонкую отсасывающую трубку и показали, как ею пользоваться.