Спасти СССР. Манифестация - Николай Феоктистов

– Какие-то формы давления? – деловито поинтересовался Карл.

– Боже упаси! – Колби эмоционально всплеснул руками. – Без моей личной санкции категорически исключается использование любых форсированных методов или медикаментозных средств – кто бы и чего бы от вас ни требовал.

– Ломать и портить категорически воспрещено, – пробормотал Джордж.

– Абсолютно! – энергично кивнул Колби.

– Если Источник удастся идентифицировать, но он окажется под угрозой раскрытия КГБ? – Карл с интересом посмотрел на шефа.

– Тут сразу даю санкцию на его эвакуацию, пусть даже и принудительную. Потом извинимся столько раз, сколько понадобится. Но без медикаментов! И по голове не бейте.

– Принято. – Карл со значением посмотрел на Джорджа. – Значит, надо начинать максимально скрытно, но интенсивно готовить базу для форсирования операции во второй фазе по двум-трем вероятным сценариям. Начинай прокачивать.

– Угум-с… – принял тот вводную и задумчиво пожевал губами. Потом воскликнул: – Шеф! А если Советы возьмут его под контроль раньше нас?

– Ох, – выдохнул Колби, – ну и вопросики у тебя. Тогда будем настаивать в переговорах с Советами на кондоминиуме, стараться интернационализировать феномен, включить его в коммуникацию с системой наших экспертных групп. В интересах, так сказать, всего человечества. В общем, придется договариваться. Но это пусть уже у Вашингтона голова болит.

– В целом – ясно, – бодро сказал Джордж, – веселуха будет. Рок-н-ролл с саблями…

– Парни… – Колби положил руки им на плечи, притянул к себе и сказал доверительно: – Не забывайте самое главное: независимо от своей природы информационный фонтан такой силы всегда несет угрозу гибели всякому, кто оказался рядом с ним, – хотя бы и по случайности. Я не требую от вас подвигов.

– Мы это ценим, шеф, – помолчав, глуховато сказал Карл. – Мы вернемся. Обязательно.

Воскресенье 23 апреля

Крым, Ливадия

Весенний Крым был тих, пустынен и прекрасен, но Леониду Ильичу было невесело. Ничто не радовало его – ни тишина, что по утрам плутала в колоннаде старых кипарисов, ни чудо цветущих гор.

Нет, в принципе, чувствовал-то он себя куда лучше, чем еще полгода назад. Замена препарата вернула если не молодость, то бодрость, к тому же почти ушла обидная неразборчивость речи. Однако старость и износ тела, ставшего неловким и даже сейчас не настолько энергичным, как раньше, – все это не было следствием прежнего неудачного врачебного решения или мимолетным недомоганием.

Брежнев отдавал себе в том отчет – в неизлечимости недуга по имени возрастная усталость. И понимал это тем более ясно, что трезвой мысли уже не мешал туман в голове и почти спасительная баюкающая сонливость.

Конечно, со всем этим можно было бы смириться, не он первый и не он последний… Но время… Лишь недавно и как-то совсем вдруг Леонид Ильич отчетливо понял, как мало осталось на дне этого прохудившегося колодца под названием жизнь.

И это тоже можно было бы принять… Но что останется, когда он уйдет за порог?

Нет, за страну Леонид Ильич не боялся. И за свое место в ее истории – тоже. В длинной череде властителей не было никого, при ком народ – весь народ! – жил бы столь же мирно и благополучно, как при нем. Верилось – это запомнят и оценят.

Но вот Варшавский блок, что цементирует результаты той войны на самых опасных западных рубежах… Куда делась его, казалось бы, нерушимость? Неужели же он, Брежнев, войдет в историю как человек, при котором просрали ту великую Победу?!

Это было совершенно невозможно допустить. Поэтому Леонид Ильич и приехал на полуостров заранее, намереваясь лично готовить столь важную встречу с товарищами из братских стран. Он даже не попытался вернуться к прежней курортной манере решения вопросов, хоть такое желание еще иногда присутствовало на заднем плане. Вместо этого чередой полетели по-настоящему рабочие совещания, как когда-то встарь, с обедом на ходу и клубами табачного дыма над столом. Вернулись заодно и «контрабандные» сигареты от Кости Черненко, при сугубо сочувственном отношении офицеров охраны и техников Лубянки.

А из окон госдачи манил крымский апрель… Порой так хотелось отринуть тяжесть непомерно весомых материй, которыми приходилось заниматься все последние дни, да рвануть на машине к облакам, что цепляются за вершины гор, и дальше в степь, к безумному красно-желтому ковру из диких тюльпанов и мака-самосейки. Или даже прогуляться по Ялте, припоминая подзабытую свежесть нежно-розовых лепестков, что пенятся сейчас в городских садах и парках. Да можно было бы просто сидеть в шезлонге на пирсе, наблюдать за пасущимися вдали дельфинами и ощущать, ощущать всем телом древнее родство с этими сухими безжизненными скалами вдоль теплого моря.

Ничего такого не случилось. Вместо этого по традиции, сложившейся у жителей Кремля еще с двадцатых, Леонид Ильич посетил сегодня боевой корабль, что стоял на рейде Ялты. И вот эта короткая передышка уже позади. В дымке за кормой несущегося «Буревестника» уже почти совершенно растворились силуэты больших пограничных катеров. Горизонт и даже крымское небо словно тонули в лиловом мареве над спокойным морем.

На какой-то миг этот знакомый вид, навевающий приятные воспоминания о беззаботном отдыхе, вернул Леониду Ильичу надежды на благополучное и скорое разрешение важных вопросов.

Но нет…

Стоило только припомнить, как вчера на нулевой полосе симферопольского аэродрома он лично встречал польскую делегацию. Леонид Ильич тогда с должным вниманием посмотрел на их лица. Этого оказалось достаточно, чтобы понять, насколько неладно обстоят дела в Варшаве. И жестокая стариковская обида на судьбу вновь взялась кружить у самого сердца Генерального. Кружить и кусать… Ведь как надеялся, что Чиерна-над-Тисой уже не повторится – и уж по крайней мере, не с Польшей. А какие были надежды на «польский вариант» и в политике, и в экономике еще лет пять назад…

Леонид Ильич старался не выделять близких ему поляков (мало кто знал, что мать его была полькой, и польский с детства был для него родным), но ему лично было приятно, что именно эта страна показывает, как казалось тогда, пример удачного развития. Мелькали, как мог судить Генеральный, и у неуживчивого Косыгина мысли о возможном сходстве маршрута для двух стран. Дороги, которой можно было бы выйти из тупика.

А ведь тупик этот внезапно быстро и с неожиданной определенностью подтвердили ближайшие советники – и моргали при этом, шельмы, так невинно, как если бы только-только задумались над вопросом, когда поручение из ЦК получили. А ведь явно давно примеривались к таким же выводам. Да и Косыгин хорош…

…Эх… Вот сразу бы, как Никиту подвинули, – и начать с Алексеем Николаевичем плотно работать… Но сам Генеральный, пожалуй, тогда не был готов вести серьезный разговор ни о реформах в собственной экономике, ни тем более в рамках СЭВ.