Семь смертей Эвелины Хардкасл - Стюарт Тёртон

– Уверяю вас, меня там не было, мистер Слоун.

– Я вас видел, – настаиваю я. – Вы с ним разговаривали.

– Это был не я… – Он умолкает, а потом задумчиво произносит: – Ах вот в чем дело… А я не мог понять, откуда ему так много известно…

– Даниель лгал мне с самого начала, а вы меня не предупредили.

– Я не имею права вмешиваться. Вдобавок я знал, что рано или поздно вы обнаружите обман.

– А почему тогда вы рассказали ему об Анне?

– Думал, вы ему не скажете.

Музыка резко обрывается. Я смотрю на часы: почти одиннадцать. Майкл Хардкасл спрашивает гостей, не видел ли кто его сестру. Под стеной особняка едва заметно шевелится мгла – это по просьбе Анны Дарби встает у камня.

– Честное слово, мистер Слоун, в лесу меня не было, – настаивает Чумной Лекарь. – Чуть позже я вам все объясню, а пока мне самому надо кое-что расследовать.

Он быстро уходит, оставив меня наедине с вопросами. В другом воплощении я наверняка бы помчался за ним, но Раштон не привык совершать необдуманные поступки. Сейчас меня беспокоит только Эвелина. Отбрасываю все мысли о Чумном Лекаре и подкрадываюсь поближе к пруду. К счастью, дождь так измучил ветви и листву, что они даже не вздыхают под ногами.

Эвелина, всхлипывая, бредет по тропинке, взглядом ищет меня среди деревьев. Заметно, что она испугана и дрожит всем телом. Очевидно, она уже приняла расслабляющий препарат, потому что слегка пошатывается при ходьбе, будто движется в такт призрачной музыке, слышной ей одной.

Я шуршу кустами, давая ей знак, но под действием лекарств у нее мутится в глазах, и она не замечает меня в темноте. Тем не менее она упрямо идет вперед. Серебристый пистолет поблескивает в правой руке, а стартовый пистолет в левой прижат к боку, чтобы его не было видно издали.

Да, храбрости ей не занимать.

Эвелина подходит к самому краю пруда и замирает. Я знаю, что произойдет дальше, и внезапно мне становится страшно. Может быть, серебристый пистолет теперь для нее слишком тяжел? Может быть, ей невыносим наш замысел?

– Господи, помоги, – шепчет она, направляет дуло серебристого пистолета в живот и нажимает на спусковой крючок стартового пистолета.

Грохот выстрела раскалывает тишину. Стартовый пистолет выскальзывает из руки Эвелины в чернильную мглу пруда, а серебристый пистолет падает на траву.

По платью расплывается кровавое пятно.

Эвелина изумленно глядит на него и ничком валится в воду.

Я цепенею, скованный непонятной тоской. Выстрел и выражение лица Эвелины, перед тем как она упала, всколыхнули во мне какое-то давнее воспоминание.

«Сейчас не время для этого».

Воспоминание так близко, но ухватить его я не могу. Перед глазами почти всплывает чье-то лицо, в ушах почти звучит чей-то голос. Женщина, которую я не сумел уберечь. Из-за которой я приехал в Блэкхит, чтобы… Чтобы что?

– Зачем я здесь? – выдыхаю я, пытаясь высвободить воспоминание из цепких объятий мрака.

«Надо помочь Эвелине, она захлебнется!»

Моргаю, гляжу на пруд. Эвелина ничком распростерлась на поверхности. Боль сменяется паникой, я вскакиваю, перепрыгиваю через кусты, бросаюсь в ледяную воду. Намокшее платье Эвелины обволакивает ее тяжелой, неподъемной сетью, дно пруда покрыто скользкой тиной.

Мне не во что упереться.

В бальной зале поднимается суматоха. Дарби дерется с Майклом Хардкаслом, отвлекает внимание от умирающей Эвелины.

Над головой вспыхивает фейерверк, окрашивает все в красные, лиловые, желтые и оранжевые цвета.

Хватаю Эвелину за талию, выволакиваю из воды на траву.

Валюсь в грязь, перевожу дух, проверяю, выполняет ли Каннингем мою просьбу – вцепиться в Майкла и не выпускать.

Каннингем делает все, как полагается.

Наш план срабатывает. Почти без моего участия. Давнее воспоминание меня едва не парализовало. Другая женщина, другая смерть. А всему виной страх на лице Эвелины. Я узнал этот страх. Я уверен, что именно из-за него приехал в Блэкхит.

Ко мне подбегает доктор Дикки. Он запыхался, еле дышит, с ужасом смотрит, как испаряется его состояние. Эвелина сказала, что ему заплатили за подделку свидетельства о смерти. Старый вояка основал целую преступную империю.

– Что случилось? – спрашивает он.

– Она застрелилась, – говорю я и вижу, как лицо доброго доктора озаряет надежда. – Я все видел, но помешать ей не успел.

– Не корите себя. – Он хлопает меня по плечу. – Ступайте, выпейте глоток бренди, а я тем временем ее осмотрю. Не волнуйтесь.

Он опускается на колени рядом с телом. Я поднимаю серебристый пистолет и направляюсь к Майклу, которого все еще крепко держит Каннингем. Гляжу на них, и даже не верится, что Каннингему это удалось. Невысокий и коренастый Майкл похож на быка; руки Каннингема оплетают его, будто лассо. Майкл пытается вырваться, но лассо затягивается все туже, тут не поможет ни лом, ни долото.

– Примите мои искренние соболезнования, мистер Хардкасл, – сочувственно произношу я, касаясь его руки. – Ваша сестра покончила с собой.

Он тут же обмякает, на глаза наворачиваются слезы, взгляд устремлен на пруд.

– Не может быть! Она жива…

– Увы, доктор засвидетельствовал смерть. – Я достаю из кармана серебристый пистолет, вручаю его Майклу. – Она застрелилась из этого оружия. Вам оно знакомо?

– Нет.

– Ну, пусть пока будет у вас. Слуги отнесут тело в оранжерею, подальше от… – Я обвожу рукой толпу гостей. – Подальше от всех. Я предоставлю вам возможность проститься с сестрой наедине.

Он недоуменно глядит на пистолет, словно это какое-то загадочное изобретение из далекого будущего.

– Мистер Хардкасл?

Он мотает головой, пустые глаза смотрят на меня.

– Да-да, конечно. – Он сжимает пистолет. – Благодарю вас, инспектор.

– Я простой констебль, сэр, – напоминаю я и жестом подзываю Каннингема. – Чарльз, будьте добры, проводите мистера Хардкасла в оранжерею. Подальше от гостей.

Кивнув, Каннингем приобнимает Майкла за пояс и уводит его в особняк. В который раз я с облегчением думаю, что мне повезло: камердинер на моей стороне. Печально гляжу ему вслед, потому что мы больше не увидимся. Несмотря на его недоверие и уклончивость, за эту неделю я к нему очень привязался.

Дикки завершает осмотр и медленно встает. Под его наблюдением слуги укладывают тело на носилки. Доктор облачен в напускную скорбь, как в поношенный костюм. Не понимаю, почему я этого раньше не замечал. Это убийство похоже на пантомиму, даже слышно, как шелестят складки театрального занавеса.

Эвелину уносят. Под проливным дождем я бегу к оранжерее, в дальний конец особняка, проскальзываю в дверь, которую нарочно оставил открытой, и прячусь за китайской ширмой. С портрета над камином на меня глядит бабушка Эвелины. В дрожащем свете свечей кажется, что она улыбается. Может быть, ей известно то, что знаю я. Может быть, она всегда это знала и день за днем была вынуждена смотреть, как мы тычемся по углам, будто слепые котята, не подозревая об истинном положении дел.