Отрок. Перелом - Евгений Красницкий

– Верно, сам! Только теперь, если ты надуришь, всему десятку мороки добавится! И терять такого бойца по глупости мы себе позволить не можем.

– Говоришь-то ты верно, а к чему? – подал голос и Арсений.

– Да к тому, что теперь это всех нас касается. Если видишь, что Фаддея в дурь несет, так и останови его.

– Угу, остановишь его! Снесет на хрен и ноги вытрет! – фыркнул Арсений.

– А если он нам всем поклянется, что когда дадим ему знак, дескать, не к месту буянит, то он пойдет поперек себя и отступит?

– Да можно, конечно… – Арсений, похоже, о таком и не думал, – только вот сам-то он что скажет? Слышь, Фаддей? Ты как? Согласен?

Чума уставился в столешницу, помолчал, затем не поднимая головы, выдавил:

– Эт вы что? Со мной, как с мальцом сопливым, стало быть? Не годен? Возни со мной много?

– Да я с тебя и начал, потому что с тобой все просто! Ты хоть дуришь, но совсем уж разума не теряешь, и себя для дела способен окоротить. Вот с Арсением что делать будем, не знаю…

– А я что? – взвился Арсений. – Чего ты во мне углядел?

– А и глядеть нечего! – поддержал Егора Андрон. – Все хорошо, а как драчка чуть больше тараканьей, летишь, что бык за течной коровой. Словно голову дома на печи оставил.

– Вот и я о том. Но пока… Фаддей, согласен? Никто в твою жизнь лезть не собирается, просто от дури твоей тебя отводить придется. А знак тебе. Ну вот хоть то же кольцо. Как крутанет его кто из нас на пальце, значит, остановись, не дело делаешь. Согласен? Даешь слово?

Фаддей еще раз посмотрел под ноги, затем оглядел друзей и…

– Даю! – словно колоду дубовую развалил. – Даю слово!

Веденя извелся от досады на то, как же не вовремя его угораздило попасть к лекарке! Если бы нарвался на Гераську с приятелями, непременно с ними снова подрался бы, хоть Настена, отпуская его домой, и велела строго-настрого еще несколько дней поберечься. Но так ведь кипело же! Даже не из-за того, что подлостью его тогда взяли, и не из-за того, что побили, а потому, что именно из-за них он теперь все на свете пропустил! Даже бунт проспал. В лекаркином доме за тыном не слышно ничего, а в селе вон что творилось! Отца ранили, и мать едва по дому ходит, а Веденя в стороне оказался и не сделал ничего, чтоб им подсобить!

И в учении от своего десятка теперь отстанет. Даже просто прибежать на занятия и попроситься у наставника в меру сил с остальными рядом побыть, посмотреть да послушать не получится: когда отроки со старых выселок в село вернутся, неведомо. Отец сказал – не знает, что там десятники думают, не до того им сейчас, но Веденю, как только лекарка позволит, туда проводят.

Однако ни самого Гераськи, ни его дружков в селе не оказалось. Веденя не понял вначале, почему на его вопрос мать, до того радостно хлопотавшая вокруг него, враз замолкла, закаменела лицом, махнула рукой и, отвернувшись к печи, застучала там посудой. Отец хмуро глянул и кивнул на лавку возле себя.

Нет, Веденя знал, что по закону за бунт отцов держат ответ все мужчины рода, вышедшие из титешнего возраста, и Гераську с родичами никогда особо не любил, а после драки и подлости, которую они ему устроили, и подавно, но одно дело просто знать и желать им беды, а другое… Казнили их вместе с отцами и старшими братьями за тыном, на берегу Пивени.

– Жалко стало? – жестко оскалился Фаддей, глядя на растерянное лицо сына. – И зря! Их судьбу не сотник решил, а их отцы, когда в бунт пошли. И если бы они верх взяли, тоже никого не пожалели бы! – Чума вздохнул и рубанул кулаком по колену. – И правильно, что не пожалели бы, правильно! Иначе нельзя: пожалеть чужих – своих под удар поставить. А ты запомни на будущее: жизнь и смерть твоего рода на тебе. Всегда. И ни на ком больше.

Вот и драться теперь Ведене стало не с кем. А если бы подрался, да тетка Настена прознала, то пожалуй, еще на неделю от занятий отстранила бы. А так через три дня она через Снежанку передала, чтоб к ней зашел. Осмотрела и рукой махнула – мол, все, хватит бездельничать – здоров. Веденя домой бегом помчался, влетел с разгона в дверь и замер посреди избы: неспешно беседуя о чем– то с отцом, за столом сидел Алексей Рябой. В ответ на приветствие смутившегося отрока десятник добродушно кивнул ему:

– А, Веденя… Гляжу, здоров уже? Что лекарка-то говорит?

– Так, дядька Лексей… Здоров я! – немного растерялся отрок. И от того, что наставник к нему не как к сопляку обращается, и от того, что понял: его и дожидались. Но тут же собрался и доложил как положено: – Тетка Настена сказывала, что двери головой еще седмицу открывать нельзя, а так – здоров!

– Ну вот и отлично, – кивнул Рябой и распорядился. – Завтра до рассвета будь верхами у ворот. Мы с Лукой на выселки едем, и ты с нами. Пора десяток принимать, старшой, – подмигнул наставник, – а то Одинцу там тяжко… – и, попрощавшись с Фаддеем, направился к двери.

Он успел не только дверь за собой прикрыть, но и в калитку выйти, а Веденя все стоял, смотрел ему вслед и приходил в себя от новости. Старшой. Конечно, лестно такое от второго десятника Ратного услышать, только он уже знал, что остальные отроки, пока он у Настены отлеживался, в самом настоящем бою побывали. Врагов пленили, и ранения у них боевые. Примут ли они теперь его старшинство? И с Ефимкой Одинцом ссориться не хотелось – хороший он парень; как с ним теперь старшинство делить? Он сейчас старшим в их десятке, и не просто так, а в бою командовал. Веденя поднял взгляд на отца.

– Ну что? Зашевелились думки? – Фаддей положил сыну руку на плечо. – Ничего. Погоди, сейчас мать с девками на стол соберут – поедим, поговорим. Глядишь, и полегчает.

Ели молча, но когда взялись за сбитень с оладьями, Фаддей заговорил:

– Небось, голова кругом идет? Оно и понятно. Десятком командовать – не навоз кидать. Тут ежели Перун не шепнул чего надо на ухо, хоть разорвись, а толку не будет!

– А мне шепнул? – вырвалось у Ведени, и сразу же вспыхнули уши.

– Так откуда ж я знаю? – отец лукаво глянул на жену, примостившуюся у печи с дочерьми. – Когда мамка тебя носила, я почти все время в походах пропадал. Кто ж знает, кто тут к ней захаживал и чего нашептывал? – И тут же захохотал, получив полотенцем по спине. – Все, все! Молчу! – и уже без смеха глянул на Варвару. – А нечего тут подслушивать, когда мужи беседуют! Чего ухи, как портянки после дождя, по всей горнице развесили? А ну брысь! Мне с сыном поговорить надобно.

Варвара, только что готовая грозно наступать на мужа, мигом угомонилась и, шугнув дочек, вышла следом за ними из горницы. Фаддей, проводив ее глазами, вновь обернулся к сыну.

– Ишь, бабы… Видал? Только дай слабину, так и на шею усядутся. Пусть они своими делами займутся, а наш разговор – не их понятия. Шутки шутками, а Перун точно наш дом стороной не обошел. Вот он тебя за весь наш род и отметил. Я в десятники так и не вышел, теперь твой черед. Больше некому, остальные-то бабы, сам понимаешь.