Ночная смена. Крепость живых - Николай Берг

Он к нам, а мы забежали с другой стороны, я сумки в салон закинула, про багажник даже думать некогда было. И как рванула! Он уже стал в стекло стучаться, а у самого руки объедены и пальцев не хватает. Я, как цыган, стартовала с визгом – дым от колес пошел, и горелой резиной даже в салоне пахло. Митя икать начал – не остановить. Если сейчас смотреть, я вела машину туда, где было посвободнее. На набережную выскочили – там затор на мосту, свернула вправо – и влипла как муха в липучку. Зажали сразу. Народ дерется, все орут, визжат. Кто-то даже стрелял, а нам и дверцу не открыть – только чуть-чуть можно приоткрыть, и в окно не вылезти – машины плотно подперли с боков.

Из соседней машины – черная такая, большая – мужик сначала матерился, что я ему дверью в борт колочу. Потом рассвирепел вконец – на его капоте люди дрались. Или ему машину стало жалко, или разозлился сильно – он явно не в себе был, – вдруг взял и пятилитровой бутылью с водой выбил ветровое стекло и полез наружу. Его сразу ножом пырнули. Наверное, в живот – он за живот держался, когда свалился прямо на нашу машину. Мы с Митей заткнули уши, накрылись пледом – так страшно было. Я думала, что уже страшнее не будет, плакали мы оба, у Мити истерика началась. А потом уснули, как под наркозом. Раз – и нет ничего. В момент. Проснулись – уже темнеет. И мужик этот на капоте у нас стоит. И глаза как у Васильева. А рядом еще несколько таких же. Я подумала, что надо фары выключить и мотор. Наверное, правильно. Выключила все. Он сначала стоял, потом сел. А потом лег на капоте и в клубок свернулся. Наверное, грелся – капот теплый был. А мы пошевельнуться боялись, сидели тихо, тихо. Спрятались опять под плед, и я Мите тихонько сказки рассказывала, потом поплакали и не заметили, как уснули. Проснулись оттого, что замерзли очень. Мужик с капота ушел, и других тоже было не видно. Но темно – не понять что где. Фонари светят, а у нас стекла запотели – не протереть даже толком. Вылезти из машины – надо стекло разбивать. А куда бежать? Мы же видели, когда ехали, сколько мертвых уже на улицах было. Да и Митя долго бежать не может, он еще маленький. И я его тащить на руках долго не смогу – он уже большой для этого. А главное – некуда нам бежать.

Включила фары, а все мертвецы тут, рядом. Моментально выключила свет. Потом у нас зуб на зуб уже не попадал – включила печку. Мужик опять пришел на капоте лежать, но нам уже было все равно. Протопила немного. Опять укрылись пледом и уснули. Выбралась из-под пледа, когда проснулась, и чуть не заорала – мужик лицом в ветровое стекло уперся и на нас смотрит. Мы опять спрятались. Он сначала в стекло руками стучал. Я больше всего боялась, что он их в кулаки сожмет или ногой ударит. Он здоровый такой был, словно из братков, но он не догадался. Так ладонями и шлепал, и все реже и реже. Видимо, остывал тоже.

Погода тогда была очень холодная. Мы сидели сколько сил хватило. А потом рядом крик какой-то был. Я так думаю, что кроме нас в машинах еще людей было много, только мы одетые были тепло, плед у меня всегда шерстяной в салоне лежал – мы все же не так сильно мерзли, как другие. А ведь многие ехали легко одетыми – не в тулупе же на санях, а в комфортабельном авто. Тот мужик, что у нас на капоте сидел, в одном джемпере светлом выскочил… Я думаю, что кто-то не выдержал холода и выскочил из машины. Потом несколько раз такое видели. Почти все там и остались – замерзшие-то бегают плохо. А мертвецов уже было много. Совсем близко от нас какой-то пожилой мужчина в боковое окошко стал вылезать и застрял. Ой, как он кричал, как кричал! А они его ели. Потом прекратил кричать – и мертвецы минут через десять от него отошли. А он стал возиться, но так из окошка и не вылез. Наш сосед туда тоже отправился и, на наше счастье, застрял там ногой между машин. Не знаю, как это ему повезло, но выдернуть ногу ума не хватило, потопырился, потопырился и потом стоял неподвижно, столбиком. В общем, оставалось помирать. Единственное, что радовало, – в Петропавловке часы били и колокола, а когда в двенадцать пушка бахнула, мы страшно обрадовались: значит, люди живые еще есть, раз пушка стреляет. Это нас и поддерживало.

Ночь зубами постучали, спали от холода как пунктиром. К утру не выдержала – опять машину прогрела. Тут нам гораздо легче стало. Во-первых, мы до сумок смогли добраться, и я на Митю напялила все, что у меня было. Читала, что главное, чтоб одежда была многослойной – от холода защищает. А себе я, оказывается, набрала летних платьев и футболок. И купальники взяла. Тоже не пойму зачем. Во-вторых, пить хотелось ужасно – и мы попили. Погрызли что было из еды. Ну немного было, да и то все постное и диетическое. Оливки вот съели – у них на крышке петелька такая, открыть легко. Батон был с отрубями. Хлебцы, еще всякое такое же. Я тогда очень пожалела, что у меня в холодильнике сала не было. По такой погоде первая еда была бы. Хотя она не постная, грех вроде в пост такую есть, а сейчас вроде ж пост. Но все равно сразу легче стало. Даже от такой еды. В-третьих, бутыль пятилитровая с водой, которою сосед себе, на беду, стекло выбил, рядом оказалась. И я смогла ее в окошко втянуть, хотя два ногтя сломала, пока ее вцарапывала. И поставила так, чтоб ее обогревало, когда печка включена.

Потом пили два дня теплую водичку, вкусно было очень. А людей в других машинах я видела, но через три дня уже все они были мертвые. Кто пытался распихать другие машины и вырваться, кто кричал, звал на помощь. Мне повезло – я только заправилась и не успела пожечь. Начнись все это парой дней раньше, оказалась бы без бензина. А так я все-таки печкой салон грела. Ненадолго, но помогало. В туалет ходить было очень сложно. Но приспособились: сзади, за водительским креслом, в пакетик – и в окошко. Запах, конечно, был, но что ж поделать… И кофе, конечно, зря пили… Не стоит его на морозе пить…

Последние сутки дрожали как цуцики, поняли, что все – конец. И стало все равно. А утром вдруг шум, ракеты, огни! Мне уже глаза не разлепить, кое-как смотрю – матросы бегут. И один на меня посмотрел – глазами в глаза. Не знаю, что его толкнуло? И к нам! И все, не помню больше ничего. Очнулась – руки-ноги в простынях замотаны, лежу в обнимку с парнем голая, и на нем одни трусики. Сверху тяжелое что-то, сзади тоже кто-то горячий навалился. Спрашиваю: «Митя, где Митя?» – «Все в полном порядке, спит твой Митя, чаю чайник выдул и дрыхнет». – «Знаете, так хорошо стало, ну не сказать, как хорошо. Как на свадьбе! Зря смеетесь, мужчины этого не поймут никогда, они на свадьбах кислые сидят, не их это праздник! А мне тот, который сзади привалился: «Да что ты, Рита, плачешь, все ж хорошо!» – А я ему: «Потому и плачу! От радости!» – «Черт вас, женщин, разберет», – говорит. А как ему объяснишь? Я даже не подумала, что и пахнет от меня жутко, и зубы не чистила несколько дней, и некрасивая, небось помятая вся и… ну что говорить… Второй раз родились…

Помолчали. Что я ей должен сказать? Пока, думаю, она берет инициативу в свои руки.

– Знаете, мужчинам трудно скрыть свое хотение. – Лукаво улыбается. – А у ребят было даже не желание, а уж точно – Хотение. Немалых размеров и весьма твердое. И у меня последние полгода ни одного мужчины не было. Вот положа руку на сердце, если бы вам спасли жизнь три красивые спортивные девчонки, текущие от желания с вами поласкаться, вы бы устояли?