Пером и шпагой - Валентин Пикуль

Лаудон в это время осаждал Бреславль; он послал трубача к коменданту крепости, чтобы передать ему такие слова:

— Мы не пощадим даже младенцев в ваших утробах! На что комендант отвечал Лаудону ничуть не хуже:

— Слава богу, мы пока еще не беременны… Тут к Бреславлю подоспел Генрих Прусский, и Лаудон быстро собрал манатки. Но уже приближалась, отчаянно пыля по горизонту, армия России, и король понял:

— Вот решительный час, когда секира срубает голову! Никак нельзя смириться с соединением русских с австрийцами…

Далее Фридрих стал похож на жонглера: он катил перед собой один шар (самого Дауна), а сзади его настигал, подталкивая в спину, другой шар (командующий австрийской армии Ласси). В самом деле, когда подумаешь, то в искусстве полководцев бывают забавные положения! Одну армию противника Фридрих толкает перед собой, другая же армия противника толкает его самого, чтобы он еще активнее гнал впереди себя первую… Под городом Лигницем король едва перевел дух и сказал:

— Вот это была гонка! Одного не пойму: кто кого гнал? Я — Дауна или Даун — меня? Но сейчас дело за Салтыковым…

Салтыков подошел под Бреславль, абсолютно уверенный, что в городе австрийцы, и.., его встретили ядрами: город уже был в руках пруссаков.

— Мерзописцы! — ругался Салтыков. — Можно ли быть беспечнее и бездарней? Нам же (нам, русским!) сейчас придется кровью расплачиваться за скудость ума чужого… Армия короля уже за Эльбой и за Шпрее! Если сейчас корпус Лаудона не примкнет к нам, я отвожу свои войска обратно — в Польшу.., хоть в Тамбов, хоть в Иркутск, но здесь толку не будет!

— Наверное, Салтыков немало удивлен, не встретив Лаудона? — посмеивался Фридрих. — Конечно, он сейчас станет ожидать подхода его корпуса. Но, увы, я должен Салтыкова крайне огорчить: Лаудона он больше никогда не увидит…

И далее — за невозможностью высечь господина — король безбожно и безжалостно «высек» его лакея. Это «сечение» было проведено возле города Лигница.

* * *

Даун прислал Салтыкову письмо, что завтра обязательно атакует Фридриха. На следующий день он прислал письмо, что атаковать Фридриха не станет — один офицер его штаба удрал к Фридриху и утащил с собой все планы кампании… Салтыков махнул рукой:

— Я, кажись, и вправду заболел. Ну, сколько же можно рвать планы? Кулаками цесарцы машут, но когда же бить учнут?

Маленькая армия Фридриха теперь напоминала своим поведением живую скользкую змею. Эта змея искусно выкручивалась между тремя армиями — Дауна, Лаудона и Ласси. Днем австриякам казалось, что змея уже в их руках, осталось лишь раздавить ее; за ночь Фридрих умудрялся выскальзывать из тисков. Но радость австрийского штаба уже передалась в Вену.

— Мешок готов! — кричали венцы. — Осталось завязать его…

Невдалеке от города Лигница прусская армия окружила свое логово штыками аванпостов. Король прилег возле костерка, накрылся плащом. Мимо проходил солдат и угрюмо буркнул:

— Смотри, Фриц, ты свалился прямо в лужу…

— В том-то и удобство, приятель, — отвечал король с земли, — что пойло и купанье у меня под рукою…

Костерок тихо потрескивал. Белая, как привидение, тень Циттена возникла из мрака ночи, проплыла среди спящих и присела возле огня. Король из-под плаща долго смотрел на этот призрак.

— Смерть, — спросил король у Циттена, — а куда делась твоя коса, которая всегда торчала из-за плеча?

— Пропили косу, король, — хмуро отвечал Циттен.

— Так и быть, — вздохнул Фридрих. — Я подарю тебе новую… Циттен, я сейчас усну, а ты не спи…

Всю ночь Циттен, куря трубку, просидел на барабане, слушая тишину. Из соседней деревни доносился иногда бой церковных часов. Циттену хотелось в деревню — попить молока, зарыться в сено, отогреться. Кожа барабана противно скрипела под ним…

Было еще совсем темно, когда он растолкал короля:

— Лаудон проснулся! Вставай и ты, король…

К шести часам утра от армии Лаудона остались только рожки да ножки. Король не просто разбил его. Он его растер. Перемешал с землей. Давняя злость нашла выход в мщении… Фридриху доложили, что на подмогу Лаудону движется сам Даун с армией.

— Педант идет спасать то, чего уже не существует, — сказал король. — Мне любопытно знать, как он станет побеждать меня своей медлительностью…

Даун, напоровшись на пруссаков, побежал обратно.

— Видите? — сказал король. — Бегство — это тоже способ достичь победы… Даун этот способ усовершенствовал!

Его поздравляли с победой, Фридрих скупо отвечал генералам:

— Лигниц был для меня улыбкой забытого счастья. Но вот вам блестящий результат! Вместо соединения русской армии с австрийской получилось совсем обратное: я соединил свои войска с армией брата моего, принца Генриха… А где же русские?

Русских нигде не было: войска России скрытно отошли.

— Посылайте разведку, — велел король, сильно озабоченный. — Что они там еще задумали, эти русские?

На постоялом дворе король долго, скрестив руки на груди, четкими шагами мерил комнату для проезжих. Резко остановился.

— Вот разница между Дауном и Салтыковым, — сказал задумчиво. — Даун — это баран, который слепо упирается лбом в инструкцию, присланную ему из Вены. Это не полководец, а буквоед и догматик неисправимый… Он неинтересен для меня как противник, он просто мне надоел! Салтыков же — артист, человек творческий, это Метастазио, это Лекен, это.., дьявол. Он смело меняет свои планы, и каждое его новое решение мне неизвестно.

Разведка донесла, что — по слухам — Салтыков сильно болен.

— Жаль! — искренне огорчился король. — Просто жаль, что мы с ним противники. Будь другие времена, я послал бы ему письмо с пожеланиями скорее выздороветь… А теперь я должен только радоваться его болезни…

Король не знал, что накануне Салтыков собрал совет, и косица на затылке фельдмаршала тряслась от приступов гнева.

— Я болен и в гипохондрии жестокой плачу почасту. Вот уже немало дней прошло, как связи с австрияками не имею. А из Питера меня рвут, чтобы совместно побеждал.

Совместно.., с кем? Призрак мощи австрийской неуловим, а тень Дауна — не помощник в борьбе. Год потрачен бесплодно в ненужных маршах, чтобы поймать за хвост хоть кого-нибудь — союзников или противника!

Жезл фельдмаршала, сверкнув камнями, ударился в стол.

— Хватит! — сказал он. — Ныне стану просить об отозвании своем из армии. Может, я и вправду недалек.., другой бы дальше моего ушел! В командующих же хочу видеть после себя Петра Александровича Румянцева: молод, храбр, настырен, деловит, не пресмыкающ, не зазнаист, неподкупен и

— патриот дивный! Прощайте, люди русские, не поминайте меня лихом!

* * *

Петербург, его двор и окружение императрицы снова стали ломать голову