Дорога без возврата - Татьяна Николаевна Зубачева

и такое ж бледное, словно затянутое плёнкой солнце. Но искрился и сверкал снег, улыбались люди. И Женя, останавливаясь, поправляла ему пушистый новенький шарф, закрывая шею, и беспокоилась, не дышит ли ртом Алиса.

Рынок в Старом городе напомнил новозыбковский. Но здесь и вещи, и продукты рядом и даже вперемешку. И деревянные столы-прилавки, и расстеленные на снегу рогожи, и прямо тут же сани, и небольшие машины-полуфургончики, которые называют смешным словом «пегашка». Картошка, яблоки, вёдра и бочки, откуда пахнет непривычно, но аппетитно, связки корзин, от маленькой – Алискин кулачок едва влезет, до больших, куда опять же Алису уложить можно. Круглые и квадратные коробки из древесной коры со странным названием – туески. Деревянные расписные игрушки. Алиса запросила птичку-свистульку с переливом, но Женя решила, что тогда жизни точно не будет, и Алисе купили тоже птичку, но петушка с качающейся головой, так что если его поставить и по хвосту постучать, то он клевать будет. Вообще много накупили. Эркин купил санки, на них положили небольшой мешок картошки, прикрутили, увязали сумку с луком, морковью и чесноком, сверху усадили Алису в обнимку со второй сумкой, где стояли баночки и туески с солёными огурцами, мочёными яблоками и квашеной капустой. И наконец пошли к церкви.

Русская церковь показалась Эркину весёлой и нарядной. На те – алабамские – она совсем не походила. Женя пошла внутрь узнавать и договариваться, а они остались ждать во дворе. Алиса слезла с саней и затеяла с Эркином игру. Отходила, разбегалась и врезалась в него, пытаясь сбить с ног. Но Эркин в последний момент уворачивался, так что Алиса пролетала мимо него прямо в сугроб, и Эркин ловил её за капюшон, не давая упасть. Было очень весело. Но тут какая-то старуха, вся в чёрном, стала на них кричать, что место святое, пост идёт, а они бесовские игрища затеяли. Кто такой пост и чего он здесь ходит, а также, что такое – бесовские игрища, Эркин и сам не понял, и объяснить Алисе не смог. Со старухой он, конечно, не стал ни связываться, ни заводиться, а попросту вышел вместе с Алисой и санками за ограду, встал так, чтобы Женя их сразу увидела, и они возобновили игру. К возвращению Жени Алиса всё-таки упала пару раз. Эркин её отряхнул, но Женя сразу заметила, всё поняла и грозным голосом, но улыбаясь, спросила:

– Баловалась?

– Ну-у, – Алиса уцепилась за руку Эркина, – ну, мы совсем немного. Мам, а теперь куда?

– Закрой рот и дыши носом, – строго сказала Женя и посмотрела на Эркина. – Пошли домой?

– Пошли, – сразу согласился он.

Эркин чувствовал, что Женя чем-то расстроена, но не знал, что случилось и как помочь.

– Женя, что-то случилось? – тихо спросил он, когда они уже шли вдоль путей к переезду.

– Да нет, – покачала головой Женя. – Ничего особенного.

Она не могла и не хотела ему рассказывать, что, когда выясняла в церкви, как им помянуть Андрея, эти старухи сказали ей, что нехристей не поминают, а одна вообще про Эркина такое сказала… так что в церковь они не пойдут. Вполне обойдутся. Андрей в бога не верил, в Джексонвилле они оба в церковь ходили только, чтобы священник не цеплялся, она сама тоже, так что и здесь… Ну и что, что Эркин не воевал, и некрещёный, и индеец, всё равно он лучше всех… Она посмотрела на него, как он легко, играючи, тащит нагруженные санки, какой он весёлый, красивый… Да ну этих старух, они от старости злые, на кого угодно кинутся. Жили без церкви, и дальше проживём.

Они ещё только остановились у магазинчика рядом с домом, и Эркин зашёл купить водки.

– Ну, в субботу, да после баньки, хоть укради, да выпей, – сказала ему Маня, подавая маленькую бутылку. – Хватит тебе мерзавчика-то?

Эркин кивнул.

– Ты сала возьми, – посоветовала Нюра. – Смотри, какое розовенькое.

Эркин взял и сала. О сале с горячей картошкой и солёным огурчиком он в лагере наслушался, а в дороге в поезде и попробовал. Вкусно! Женя его покупки одобрила.

И был у них в субботу пир горой. Это и впрямь оказалось необыкновенно вкусно. И сороковины они Андрею в воскресенье справили. Поговорили о нём, пока горела свеча рядом со стаканчиком водки, накрытым ломтём чёрного хлеба. Потом он и Женя выпили по глотку в память Андрея, оделись и вышли к оврагу, подальше от дома. Вылили в снег водку и раскрошили хлеб птицам. Сразу откуда-то налетели воробьи. И Женя сказала, что теперь всё по правилам. Про церковь Женя не упоминала, чему Эркин был рад. Нет, если б Женя сказала, что надо идти, пошёл бы, о чём речь, но раз не надо, то ещё лучше. И… и вообще он даже не представлял, какая это здоровская штука – выходные.

И на работу он в понедельник пошёл уже в новом, неся под мышкой свёрток с рубашкой, чтобы переодеться, и полотенцем. Как ему и говорили, он сразу, не заходя в – как её, да – бытовку, прошёл по коридору в кладовку, где Клавка выдала ему стёганую чёрную куртку, такие же штаны, чёрные валенки с галошами и брезентовые рукавицы.

– Это ты у Мишки, что ли, в бригаде?

– У Медведева.

– У Мишки, – она выбрала из стопки больших замусоленных тетрадей нужную, раскрыла её перед Эркином и ткнула пальцем. – Расписывайся. Неграмотный? Крест ставь. А так-то ничего парень, не робей, медведь хоть ревёт, да смирен. Если что не по тебе будет, заходи, обменяю. Тебя звать-то как?

– Эркин Мороз.

– Мороз? Ну, удачи тебе, Мороз, заходи, не забывай.

В бытовке уже все собрались. Переодевались, толкаясь, перешучиваясь и задираясь не всерьёз. Эркина встретили гоготом.

– Эй, чего так долго, Мороз?

– Да Клавка на нём, небось, все штаны перемерила!

– Это как она тебя живым выпустила?

– Мороз – мужик крепкий, вишь, выскочил. Это ты от Клавки на карачках выползал.

Эркин молча улыбался, быстро размещая в шкафчике полушубок, бурки, джинсы и рубашку. Шкафчик оказался удобным, с крючками по стенкам и дверце и с полочкой наверху. Как все, Эркин разделся до белья, натянул штаны, креповую рубашку, перемотал портянки и обулся. Валенки были выше сапог и жёстче. Но к этому можно привыкнуть. Шнурок с рукояткой отцепил от джинсов – новые брюки не стал надевать, всё-таки… праздничное должно быть, ведь рубашки же нарядные, красно-белую и призовую, он не носит каждый день – и перевязал на рабочие штаны. А глаз у Клавки хороший – как влитые сидят, и не тесны, и