Остров. Обезьяна и сущность. Гений и богиня - Олдос Хаксли

– Именно в этом и состоит первая половина учения Будды. Быстротечность жизни, никакой вечной души и неизбежный печальный конец. Но он на этом не останавливается. Он оставил нам и вторую половину. Эта задержка в непрерывной энтропии и есть Сущность в чистом виде. А отсутствие вечной души заложено в самой Природе Будды.

– Отсутствие души… С этим сравнительно легко смириться. Но как быть с присутствием рака, с присутствием постепенной деградации? Как воспринимать голод, перенаселенность и полковника Дипу? Они тоже Божественная Сущность в чистом виде?

– Конечно. Но вы должны сами понимать, насколько трудно людям, несущим зло, самим открыть для себя Природу Будды. Общественное здравоохранение и социальные реформы по сути своей есть обязательные предпосылки для любого общего Просветления.

– Но вопреки всем усилиям здравоохранения и социальным реформам люди продолжают умирать. Даже на Пале, – добавил он, чтобы придать своим словам оттенок иронии.

– Вот потому-то в основе благоденствия и должна лежать дхьяна – все разновидности йоги для живущих и умирающих, чтобы даже в предсмертной агонии вы осознавали, кто же, несмотря ни на что, вы такой.

Внезапно шаги раздались сначала на ступенях, а потом на дощатом полу веранды, и детский голос окликнул:

– Мама!

– Я здесь, милая, – отозвалась Сузила.

Входная дверь резко распахнулась, и в комнату буквально ворвалась Мэри Сароджини.

– Мама! – задыхаясь, сказала она. – Они просили тебя приехать немедленно. Это бабушка Лакшми. Она… – Только сейчас девочка заметила фигуру мужчины в гамаке, вздрогнула и осеклась. – О, простите, я не знала, что вы здесь.

Уилл приветствовал ее взмахом руки, но промолчал. Она же улыбнулась ему чисто формально, после чего снова повернулась к матери.

– Бабушке Лакшми неожиданно стало намного хуже, – сказала она, – а дедушка Роберт до сих пор на высокогорной Экспериментальной станции, и до него никак не могут дозвониться.

– Ты бежала всю дорогу?

– Да, кроме тех мест, где обрыв в самом деле очень крутой.

Сузила обняла дочь и поцеловала ее, но потом очень резко и по-деловому поднялась на ноги.

– Это мама Дугалда, – сказала она.

– А она… – Уилл посмотрел на Мэри Сароджини, потом снова на Сузилу. Было ли слово «смерть» табу? Мог он употребить его в присутствии девочки?

– Вы хотели спросить, умирает ли она?

Он кивнул.

– Мы, конечно, ожидали этого, – продолжала Сузила. – Но не сегодня. Утром мне показалось, что ей стало получше… – Она помотала головой. – Что ж, мне надо ехать и быть рядом… Пусть я и буду находиться в другом мире. Но вообще-то он не настолько другой, как вы думаете. Простите, что оставили наш разговор незавершенным, но у нас еще будут возможности возобновить его. А пока чем бы вы хотели заняться? Можете оставаться здесь. Или я отвезу вас к доктору Роберту. А если хотите, поезжайте вместе со мной и Мэри Сароджини.

– В качестве профессионального наблюдателя казней?

– Нет, не в качестве профессионального наблюдателя казней, – ответила она резко. – Вы просто человеческое существо, которому необходимо знать, как жить и как потом умирать. Необходимо настоятельно, подобно всем нам.

– Которому это даже важнее, чем многим другим, – сказал он. – Но я не стану там лишь помехой?

– Если не будете помехой для себя самого, то не помешаете никому.

Она взяла его за руку и помогла выбраться из гамака. Через две минуты они уже проезжали мимо пруда с лотосами и огромного Будды, медитировавшего под капюшоном кобры, мимо белого быка, а потом выехали через главные ворота. Дождь кончился, и на зеленом небе величавые облака сияли фигурами архангелов. Уже низко опустившееся на западе к горизонту солнце светило так ярко, что это казалось чем-то сверхъестественным.

Soles occidere et redire possunt, Nobis cum semel occidit brevis lux, Nox est perpetua una dormienda. Da mi basia mille[75].

Закаты и смерть; смерть, но затем опять поцелуи. А поцелуи означают новые рождения, а потом смерть еще одного поколения тех, кто так любуется закатами.

– Что вы говорите людям, которые умирают? – спросил он. – Тоже внушаете им не забивать себе головы мыслями о бессмертии и продолжать дело?

– Если вам угодно излагать это таким образом, то да: мы внушаем им именно это. Осознание и восприимчивость – в них состоит суть искусства смерти.

– И вы обучаете даже такому искусству?

– Я бы выразилась иначе. Мы помогаем им совершенствоваться в искусстве жизни, даже пока они умирают. Познание, кем в действительности является человек, понимание универсальной и обезличенной жизни, которая протекает внутри каждого из нас, – в этом заключено искусство жизни, и мы можем только помогать умирающим продолжать идти путем познания. До самого конца. А быть может, и после того, как наступит конец.

– После? – удивленно спросил он. – Но вы же сами сказали, что это нечто, о чем умирающие не должны думать.

– Мы не просим их думать об этом. Но если «после» существует, мы стараемся помочь им перейти туда. Если «после» существует, – повторила она, – если универсальная жизнь продолжается, после того как подходит к завершению индивидуальная жизнь твоего «я».

– А как считаете вы сами: она продолжается?

Сузила улыбнулась:

– Мое личное мнение не играет никакой роли. Важно лишь то, что я могу обезличенно испытывать, пока живу, пока умираю и, быть может, даже после смерти.

Она направила машину на стоянку и заглушила двигатель. В деревню они вошли пешком. Рабочий день только что закончился, и на главной улице образовалась такая толпа, что приходилось буквально протискиваться сквозь нее.

– Я пойду туда первая, – объявила Сузила, а потом обратилась к Мэри Сароджини: – Вы же будьте в больнице через час. Но не раньше.

Она повернулась и, прокладывая себе путь среди заполонивших тротуар пешеходов, скоро скрылась из виду.

– Теперь тебе командовать, – сказал Уилл, улыбнувшись стоявшему рядом ребенку.

Мэри Сароджини очень серьезно кивнула и взяла его за руку.

– Пойдемте и посмотрим, что происходит на площади, – предложила она.

– Что случилось с твоей бабушкой Лакшми? – спросил Уилл, когда они тоже двинулись вдоль по густо усыпанной народом улице.

– В точности я не знаю, – ответила Мэри Сароджини. – Она стала выглядеть совсем старенькой. Но это, наверное, потому, что у нее все-таки рак.