Министерство по особым делам - Натан Энгландер

– Я могу достать деньги, – сказал Кадиш.

– Если бы вы могли достать деньги, вы бы ко мне не пришли, – голос у доктора был усталый. – Надо напрячь мозги, перейти от абстракций к вещам конкретным. Деньги – это пункт назначения, а не отправления. Пошевелите мозгами, Познань. На что пойдут деньги?

– На выкуп.

– Отлично, – сказал доктор. – Если надо заплатить выкуп, как лучше всего добыть деньги?

Кадиш взял листок.

– Скажите, что вы хотите от меня услышать, – пробормотал он, – и я вам все скажу. Ваши намеки до меня не доходят.

– Как вообще получилось, что у нас такое правительство? Дело не в перевороте. Кивать на переворот – это все равно что говорить про деньги, когда подразумевается выкуп. Граждане нашей любимой страны, как мы могли такое допустить?

– А это мы допустили? – спросил Кадиш.

– Если весь народ не хочет, чтобы с ним так поступали, ни одному правительству с ним не справиться.

– А террор? До того как забрали Пато, я бы сказал: уж лучше это правительство, чем насилие и террор. Не коснись беда моей семьи, не приди она в мой дом, я бы сказал: да, сейчас лучше.

– Когда повстанцы распоясались и устроили в стране хаос, где они брали деньги?

– Похищали людей, – нашелся Кадиш. – Похищали и требовали выкуп.

Доктор откинулся назад, сцепил руки за головой.

– Вы предлагаете мне кого-то похитить?

– Ничего я вам не предлагаю, – ответил доктор. – Я даже этого слова не произнес. Идея полностью ваша.

– Подобной мерзостью занимается правительство. Чтобы я кого-то похитил? – вопрошал Кадиш.

Нет, на такое он не способен.

– Не смешивайте эти вещи, – сказал доктор. – Пропажи людей – лишь эволюционный изыск, политическая отрасль промышленности, которая в Аргентине всегда была в цене. Не кто иной, как хунта уничтожила похищение людей. Они мнят себя идеалистами, но когда люди перестают брать наличные, приходит зло. Что касается капитализма, то это – общее место. Если ваших вожаков нельзя купить – берегитесь! Если бы они и впрямь хотели получить выкуп за Пато, я бы вздохнул с облегчением. Сказал бы, что всем нам есть на что надеяться.

– Слишком уж он большой, – сказал Кадиш. – Мне столько не собрать.

– Даже ради спасения сына?

– О спасении сына речь не идет, – отрезал Кадиш.

– А ваша жена в это верит.

– Я родился в доме, где людей покупали и продавали. Кстати, как и вы.

– Все можно сделать за день, – сказал доктор. – Простым обменом.

– У меня ничего не получится. Вырвать человека из семьи, даже случайного человека? И неудачное похищение может обернуться убийством.

– Убийство подразумевает намерение, – сказал доктор. – Думаете, на моей совести нет трупов? Люди приходят ко мне, чтобы переделать нос, сиськи. А уж убрать животик желающих вообще хоть отбавляй. Думаете, я не отправлял на тот свет дамочек, матерей, которые всего-навсего хотели убрать морщинки от улыбки? По-вашему, это убийство? Бросьте, Кадиш, такой риск неизбежен в любом деле. Люди убивают друг друга каждый день, просто садясь за руль машины.

– Если я и могу рисковать чьей-то жизнью, то только своей, – сказал Кадиш. – Пусть ей и грош цена, но больше мне поставить на кон нечего. Поставить на кон чужую жизнь у меня кишка тонка.

Доктор поднял руки.

– Я только спросил, ничего не навязывал. Никто не советует вам совершить преступление. Я просто анализировал обстановку в стране. Если вам нужно загрести деньги без особого труда, на мой взгляд, единственный гарантированный ресурс, единственное, чем добропорядочный аргентинец еще не поступился, – это семья. Сжечь наши леса, утонуть в озерах из коровьего дерьма, изнасиловать эту благодатную и изобильную землю, вытрясти из нее все до последнего песо – это нам раз плюнуть. Но за наших сестер, сыновей, за наших обожаемых мамочек мы заплатим любой выкуп.

Доктор повернулся к камину. Кадиш проследил за его взглядом, и оба уставились на поленья, на гаснущее пламя, на вспыхивавшие то там, то сям угли.

– На что же тогда, – спросил доктор, – способны вы с вашей щепетильностью?

Кадиш смотрел на огонь, думал.

– Кладбища, – сказал он. – Кости.

Доктор наморщил лоб – взвешивал, медленно кивал и в конце концов взбодрился. Он протянул руку через стол, ущипнул Кадиша за щеку.

– Где еще, кроме Буэнос-Айреса, такая идея может оказаться здравой?

Кадиш пожал плечами. Он вроде ничего не предложил.

– Молодец! – сказал доктор. – В этом городе мертвые дороже живых. Кости в Буэнос-Айресе – ходовой товар. – И доктор улыбнулся доброй, почти нежной улыбкой. – Здесь получить выкуп можно и за кости.

Как так – человек невесть сколько раз ходил по авенида дель Либертадор и ни разу не зашел на Сементерио де ла Реколета, знаменитое на весь мир кладбище, жемчужину Буэнос-Айреса!

Такой зарок Кадиш дал еще в детстве. Для него это был вопрос самоуважения. Не хотелось видеть, насколько мертвым живется лучше, чем живым. Не хотелось восхищаться роскошным городом в кладбищенских стенах. Он видел уходящие ввысь памятники и мавзолеи – этого ему с лихвой хватало. Так как чуть не всю жизнь Кадиша отделяла от остальных евреев стена, он всегда считал, что может какое-то кладбище и не признавать – имеет на это право.

Когда доктор спросил у Кадиша: «Чьи кости?» – долго искать ответ не пришлось. Первым Кадишу пришел на ум генерал, но доктора этот вариант не впечатлил, и тогда Кадиш предложил генеральшу.

– У нее огромное состояние, – сообщил доктор. – Сколько ни ищи, в светской хронике лучше кандидатуры не найти.

– Ее отец умер. Наверняка похоронен где-то в городе.

– Теперь ясно, что вы ни разу не были на Реколете. Его усыпальницу в Буэнос-Айресе знает каждый. Вы высоко замахнулись, Познань. Если вас при этом не убьют, такая идея окупится, еще как окупится.

– Думаете, это сработает?

– Если вы решитесь на такое, его могила вне конкуренции.

Кадиш выставил онемевшую ногу вперед, двинул ее против часовой стрелки. Одну руку он держал у груди, словно боялся, что сердце выскочит, другую у поясницы – та болела и могла подвести.

Хотя было темно, он стоял вплотную к стене, а когда луна прорывалась сквозь облака, укрывался в тени.

Вроде бы он был здоров (более или менее). А тут вдруг грудь, спина болят, ноги подкашиваются. Еще в синагоге Благоволения Кадиш спрятал штык лопаты на груди, кирку на пояснице и обвязался как можно туже брезентовым мешком. Стукнул себя изо всех сил в грудь, вспомнив суровые отроческие годы, проверил, хорошо ли укрыта лопата. Деревянную рукоять провел в брючину, зажал под мышкой, наподобие костыля, и застегнул рубашку.