Правда о штрафбатах. Как офицерский штрафбат дошел до Берлина - Александр Пыльцын

Проехали еще немного, и вдруг перед въездом в небольшое селение увидели несколько стоявших машин и около них группу военных. Остановились и мы. Пошел я с Ритой и Ферманюком узнать, можно ли ехать дальше. Подошли ближе и… остолбенели от страшного зрелища: поперек дороги уложены пять или шесть обнаженных людских трупов, среди которых были мужчина, женщины и подросток лет 10–12. Видимо, это была семья. Лежали они лицом вверх, строго в ряд, и их тела были вдавлены в землю. Судя по следам танковых гусениц, какой-то наш танкист таким образом отомстил Германии за фашистские злодеяния на нашей земле, а может, и за погибшую таким же образом от рук гитлеровцев свою семью…Рита отвернулась, уткнулась мне в плечо, ее тело стало содрогаться в едва сдерживаемых рыданиях. Я отвел ее к нашим машинам и постарался успокоить. А она сквозь всхлипывания все повторяла: «Ну, зачем же так! Ну, зачем!!!»

В танкисте этом, совершившем такое злодеяние, подумал я, говорила, наверное, не просто ненависть, а злоба нечеловеческая, которую понять еще можно, но оправдать – нельзя! Конечно, война прошлась по каждому из нас тем самым, окровавленным немецким сапогом. Всякий знал и помнил, как эсэсовские живодеры и головорезы истязали женщин и детей, сжигали живьем и вешали, умерщвляли их в душегубках. Забыть этого нельзя и через века. Простить – тоже. Но мы же не фашисты, нельзя же уподобляться им… Хотя и эта табличка, привязанная к мертвому козлу, – тоже не шедевр остроумия.

Объехали мы это страшное место, сделав солидный крюк по целине. И долго еще молчали. Рита то и дело всхлипывала, а меня занимали воспоминания и размышления, ох, какие нелегкие.

Да, конечно, мы ненавидели фашистов беспредельно. И высоту накала этой ненависти трудно было как-нибудь снизить, особенно когда вступили на землю врагов наших. Вспомнились и мои собственные слова, написанные в том же Кутно:

Каждый потерял кто дочь, кто сына,

Кто старушку-мать или отца,

И за этот произвол звериный

Мы клялись бить гадов до конца.

Да, а теперь «вот она, проклятая Германия», как все чаще кричали фразы с установленных на дорогах щитов. Невольно считаешь это тем рубежом, к которому так долго и упорно стремились все мы, но до которого не довелось дойти многим и многим нашим воинам, сложившим головы далеко отсюда – в Белоруссии, под Сталинградом, на Украине и на этой, чужой нам – польской земле.

Полегли они во имя всех нас, чтобы мы все-таки дошли сюда! Лежат они в болотах и лесах, на дне рек и оврагов, в заснеженных полях. И кто знает, найдет ли их кто-нибудь, когда-нибудь, чтобы передать весть о том, что добрались мы наконец сюда, куда дошли, добежали… А где и доползли наконец до самого исчадия зла. Мы помним всех вас поименно. И именно сейчас, вступив на землю врага, говорим: и ваши жертвенные имена переступают ныне эту черту, этот рубеж вместе с нами, ибо без последнего в вашей жизни шага не дойти было бы сюда и нам. И еще помним мы клятвы над могилами друзей боевых – отомстить! И наше безудержное стремление к уже не такой далекой Победе – воплощение наших клятв.

Трудно, конечно, удержать от подобного всю армию, воевавшую почти 4 года. Но воевали мы ведь не с немецким народом, а с его армией, агрессивной, преступной, потопившей в крови жизни миллионов советских людей, в том числе и женщин, и стариков, и детей! И ведем борьбу на уничтожение фашизма и войск его, олицетворяющих звериный, кровавый гитлеровский «новый порядок». Но помнили мы тогда слова Сталина: «Гитлеры приходят и уходят, а народ германский остается».

Наверное, не единичные такие случаи, какой видели мы здесь, и вынудили Ставку Верховного Главнокомандования вскоре издать строжайший приказ о жестоком наказании, вплоть до расстрела, тех, кто будет вымещать свою, пусть и понятную, ненависть к фашизму на мирном населении. И, как показало время, это обуздание эмоций мстителей очень быстро дало свои результаты. Насколько действенным был этот приказ, говорит то, что уже к началу Берлинской операции к нам в штрафбат поступило несколько человек, осужденных за подобные действия.

Долго мы ехали молча, погруженные каждый в свои мысли. Многие населенные пункты были пустынны: либо население убегало с отступающими войсками под влиянием лживой геббельсовской пропаганды, либо его угоняли насильно. Это уже за Одером убегать им было практически некуда, и почти из каждого окна свешивались белые флаги (простыни) в знак капитуляции. А на этой, еще предодерской, части Германии жители попадались очень редко, чаще были беженцы из фашистской неволи, порядком изможденные.

Догнали мы свой штаб уже тогда, когда рота Бельдюгова была брошена в бой на отражение контратак гитлеровцев под Штаргардом, куда пытались прорваться крупные их силы из Восточно-Померанской группировки, зажатой войсками 2-го Белорусского фронта уже под командованием маршала Рокоссовского.

Чтобы обстановка, сложившаяся там, стала понятнее, сошлюсь на книгу генерала С.М. Штеменко «Генеральный штаб в годы войны» (книга 2. C. 489–491). В ней говорится, что здесь, чтобы отвлечь силы 1-го Белорусского фронта, вышедшего уже за Одер и захватившего кое-где плацдармы, немцы и предприняли большое контрнаступление. Из этой же книги явствует, что именно тогда, в феврале 1945 года, 1-й Белорусский фронт вынужден был повернуть значительную часть своих сил в направлении Восточной Померании для борьбы против сопротивлявшейся 2-й немецкой армии в Шнайдемюле.

Противнику удалось в короткий срок изменить в свою пользу соотношение сил, и 17 февраля из района Штаргарда немцы нанесли сильный контрудар, потеснивший наши войска, в том числе 61-ю армию. В интересах одной из дивизий, то есть 23-й, с которой рота штрафников начинала бои на подступах к Варшаве, эта рота снова была введена в бой на отражение атак немцев. Крупные резервы, брошенные туда маршалом Жуковым, совместно с войсками Рокоссовского сломили упорное сопротивление фашистов, и уже 1 марта возобновилось движение войск вперед, а к 5 марта штрафная рота добила остатки гарнизона Штаргарда. Город был свободен.

Я не успел к этим боям, но, как мне рассказывали потом их участники, это было многодневное ожесточенное сражение, похожее на бои по окружению немцев под Брестом. Такие же жаркие, отчаянные схватки, не оставившие фрицам ни одного шанса. И потери наши там тоже были немалые.

Штаргард я увидел уже, кажется, 8 марта. Город это был большой, но, как и многие германские города, в которых фашисты оказывали упорное сопротивление, почти весь сожжен и разрушен. А перед этим разыскал я комбата, доложил о прибытии тылов батальона в полном составе, без потерь. И, конечно, воспользовавшись его хорошим настроением, доложил о переводе своей жены из госпиталя к нам в батальон.

Представил ее, а она строго по-уставному отрапортовала, что прибыла для прохождения дальнейшей службы, и подала ему предписание. Я, несколько торопясь, чтобы не увидеть, какова будет реакция на такой «сюрприз», попросил его разрешения направить «младшего сержанта Макарьевскую в батальонный медпункт в распоряжение капитана медслужбы Бузуна». Батурин, видимо, не ожидавший такого поворота событий, как-то неопределенно пожал плечами и велел передать нашему доктору Степану Петровичу, чтобы он установил круг ее обязанностей.