Пандора в Конго - Альберт Санчес Пиньоль

Он замолчал и поднял глаза от стола. В его взгляде сквозило восхищение. Нортон продолжил:

– Когда-нибудь в будущем – не знаю точно, через сколько лет, – критики будут говорить об авторах, которые сейчас сияют на английском литературном небосклоне: они были современниками Томаса Томсона. И не прибавят ничего больше. – Он откинулся на спинку стула и заключил: – Вам уготовано большое будущее, я в этом уверен.

Стоит ли мне стыдиться того, что похвалы Нортона удовлетворяли мое тщеславие?

– Мы спасем Маркуса от костра, не правда ли? – спросил я, стараясь сделать вид, что комплименты адвоката не имели для меня значения, а мое произведение служило иной цели.

Нортон сказал:

– Да будет так, со слепой помощью правосудия.

Это был скорее лозунг, чем твердое убеждение. Но на этом наша беседа закончилась. Нортон ничего больше не хотел мне сказать. Он заплатил мне наличными остатки гонорара, и я засунул деньги в карман. Я выполнил работу, которую поручил мне адвокат, а он полностью расплатился со мной. Мы были квиты. Нортон не задавал лишних вопросов и не рассчитывал, что кому-нибудь придет в голову задавать их ему. Он стоял не шевелясь и даже не моргал. Таким способом этот человек говорил мне, что между нами все кончено. Я вдруг почувствовал какую-то странную неловкость, хотя и не мог точно определить почему. Но все было в порядке, и я, естественно, ушел. Что еще мне оставалось делать?

Когда я оказался на улице, мое сердце сжалось от предчувствия чего-то неладного. Скорее всего, сказывалось мое переутомление, но мне казалось невероятным, что все уже было кончено – как минимум для меня. Я так близко принимал к сердцу дело Гарвея, что быстрый и холодный финал казался мне невероятным. Но таков был Нортон, а с другой стороны, наши с ним отношения никогда не выходили за сугубо профессиональные рамки.

Как бы то ни было, в тот осенний день тысяча девятьсот восемнадцатого года я вдруг оказался на улице с пустыми руками. Я чувствовал себя так, словно я сам, а не Маркус Гарвей, был заключенным, которого мы пытались вызволить из клетки. Как настоящий узник, которого выпустили на волю, я выходил в мир с небольшой суммой денег в кармане, имея столь же туманное представление о том, что теперь делать со своей жизнью. Книга настолько захватила меня, что во время работы над ней мое собственное будущее казалось мне совершенно неважным.

Как всегда, Мак-Маон пришел мне на помощь даже раньше, чем я понял, что нуждаюсь в поддержке. Через несколько дней он позвал меня и сказал:

– Томми, дружок, в витрине «Таймс оф Британ» я видел объявление: им нужны начинающие журналисты. Раз ты писал те книжечки, я подумал, что тебя это может заинтересовать.

«Таймс оф Британ» была небольшой бульварной газетой, которая выходила еженедельно и просуществовала до пятидесятых годов. Я пошел в редакцию, и мне предложили написать пробную статью. В каком смысле «пробную»? Мне предстояло доказать, что я умею излагать свои мысли. Надо было написать восемьдесят строк на заданную тему, и я мог выбрать одну из двух: «Эпическое значение аэропланов, оснащенных пулеметами» или «Критика теории Дарвина с позиций христианства». В то время война уже всем ужасно надоела, и я выбрал Дарвина. Я написал эту статью только для того, чтобы доставить удовольствие Мак-Маону. Как бы то ни было, через несколько дней меня проводили в кабинет директора газеты.

– Закройте за собой дверь, пожалуйста, – попросили меня.

В этом человеке мне больше всего запомнились его мясистые красные губы, скользкие, как туловище осьминога, которые словно были созданы для того, чтобы держать сигару. А еще у него были широко расставленные глаза, и сам он – толстый, обрюзгший и огромный – напоминал безногую жабу. Создавалось впечатление, что его поместили в кресло при помощи подъемного крана, и ему предстояло провести в нем остаток своей жизни.

– Ваша статья с критикой Дарвина кажется мне весьма оригинальной, – начал он, когда я опустился на стул перед ним. – Мне никогда не пришло бы в голову написать текст от лица черепахи без панциря. И вы абсолютно правы! Если черепахи могут бегать налегке и прекрасно чувствовать себя без панциря, какого черта им понадобилось носить его? Это противоречит принципам Дарвина. – Он наклонился вперед: – Вы еще очень молоды. Каким образом «Таймс оф Британ» может удостовериться в том, что вы настоящий журналист?

Я пожал плечами. На самом деле мне было не менее любопытно узнать об этом, чем ему. У этого человека были очень толстые пальцы, и он держал в них такую длинную сигару, что она казалась тростью, из одного конца которой шел дым. Директор воспользовался ею, как указкой, направив в сторону двери, которую я только что закрыл:

– Попробуйте превратить эту дверь в заголовок какой-нибудь заметки.

Я повернул голову в ту сторону, в которую указывала сигара, а потом сказал:

– Дверь директора «Таймс оф Британ» всегда открыта для вас.

Это показалось ему забавным, и меня приняли на работу.

Таким образом, самым существенным событием тех дней стала моя новая работа. Я закончил книгу и теперь трудился в редакции. Однако это отнюдь не означало, что мне удалось забыть об Амгам.

Каким бы смешным это ни казалось, я часами думал о ней. Я представлял себе, как мы гуляем под одним зонтиком, как живем обыденной жизнью и спорим по любому ничтожному поводу. Эти мечты возникали в моей голове с необычайной силой, словно я был подростком. Мне почти удавалось отгадать причины спора, услышать доводы обеих сторон, пережить сладость примирения. Когда я грезил так, воспроизводя снова и снова мельчайшие детали этих фантазий, мне удавалось вызвать в себе нечто вроде сладкой боли, которую невозможно было описать. В конце концов я говорил себе: «Очнись, ты даже никогда не увидишь ее лица». А потом – печаль.

Назвав «Таймс оф Британ» сенсационным изданием, я проявил к нему снисходительность. В соответствии с критериями сегодняшнего дня это была настоящая фабрика всяческих измышлений. Если мы получали телеграфное сообщение о том, что в районе Буэнос-Айреса поднялся уровень воды, заголовок в газете гласил: «Сильнейшее наводнение затопило третью часть Республики Аргентина». Если китайские разбойники нападали на пассажирский поезд в окрестностях Шанхая, то сообщение об этом в «Таймс оф Британ» звучало так: «Желтая опасность на пороге Европы». Если на восточной части Крымского полуострова отмечались случаи одного из видов гриппа, то новость преподносили следующим образом: «Большевики распространяют страшное азиатское заболевание, которое грозит человечеству вымиранием». Таков был дух эпохи, и «Таймс оф Британ» не слишком-то отличалась от других еженедельных изданий. Сила его заключалась в наборе фотографий, карикатур и раскрашенных картинок, а тексты должны были просто сопровождать это графическое шоу.

Мне поручали простенькие задания. Поскольку я считался учеником редактора, то не мог участвовать собственно в составлении текстов. Как практиканту, мне давали не столь ответственную работу – например, я составлял подписи под фотографиями. В связи с требованиями типографии я должен был сделать так, чтобы они содержали строго определенное количество букв: ни одной больше, ни одной меньше. Пропуски между словами также учитывались. С тех пор я испытываю глубокое уважение к людям, выполняющим такую работу и создающим поистине новые варианты литературных жанров, которые никто и никогда не признает таковыми. А дело это было весьма нелегкое!