Башня шутов - Анджей Сапковский

Corporis mysterium,

Sanguinisque pretiosi,

Quern in mundi pretium

Fructus ventris geneosi

Rex effundit Gentium.

Несколько поотстав, достаточно, чтобы не мешать собственнымпением, ехали Тассило де Тресков и Шарлей. Оба, далеко не так серьезно,напевали любовную балладу.

So die bluomen üz dem grase dringent,

same si lachen gegen der spilden sunnen,

in einem meien an dem morgen fruo,

und diu kleinen vogelln wol singent

in ir besten wîse, die si kunnen,

waz wünne mac sich dâ geîchen zuo?

Следом за певцами ехали шагом Самсон Медок и Рейневан. Самсонприслушивался, покачивался в седле и мурлыкал. Было ясно, что слова миннезангаон знает и, если б не хранимое инкогнито, охотно присоединился бы к дуэту.Рейневан был погружен в мысли об Адели. Однако сосредоточиться было трудно,поскольку замыкающие кавалькаду Рымбаба и Куно Виттрам не переставая оралипьянчужные и непристойные песни. Их репертуар казался неисчерпаемым.

Пахло дымом и сеном.

Verbum caro, panem verum

verbo carnem efficit;

fitque sanguis Christi merum,

et si sensus deficit,

ad firmandum cor sincerum

sola fides sufficit.

Возвышенная мелодия и благочестивые стихи Фомы Аквинского немогли обмануть никого, знать, рыцарей опережала их репутация. При виде кортежав панике разбегались бабы, собирающие хворост, словно серны разлеталисьдевушки-подростки. Дровосеки удирали с вырубок, а вспуганные опасностью пастухизабирались под овец. Убежал, оставив без присмотра тележку, дегтяр. Умчались,задрав рясы по самые задницы, трое бродячих Малых Братьев. Их нисколько неуспокоили поэтические строки Вальтера фон дер Фогельвайде.

Nü wol dan, welt ir die wârheit schouwen,

gen wir zuo des meinen hôhgezîe!

der est mit aller sîner krefte komen.

Seht an in und seht an werde frouwen,

wederz dâ daz ander überstrîte:

daz bezzer spil, ob ich daz hân genomen.

Самсон Медок вторил себе под нос. «Моя Адель, – думалРейневан, – моя Адель. Поверь, когда мы наконец будем вместе, когдакончится разлука, все будет так, как у Вальтера фон дер Фогельвайде в песне,которую они поют: настанет май. Или как в других строфах того же поэта:

Rerum tanta novitas

in solemni vere

et veris auctoritas

jubet nos gaudere…»

– Ты что-то сказал, Рейневан?

– Нет, Самсон, ничего.

– Да? Но ты издавал какие-то странные звуки.

«Эх, весна, весна… А моя Адель прекраснее весны. Ах, Адель,Адель, где ты, любимая? Когда же наконец я тебя увижу? Поцелую твои губы? Твоигруди…

Скорее, вперед, скорее. В Зембицы!

А интересно, – подумал он вдруг, – где сейчаснаходится и что делает Николетта Светловолосая?»

Genitori, Genitique

laus et jubilatio,

salus, honor, virtus quoque

sit et benedictio…

В конце кортежа, невидимые за поворотом дороги, орали,распугивая животных, Рымбаба и Виттрам.

Garbarze kurwiarze

dupę wyprawili.

Szewcy skurwysyny

buty z niej zrobili!

в которой Рейневан заводит в раубриттеровском селе Кромолинзнакомства, ест, пьет, пришивает отрубленные уши и участвует в тинге[273] ангельской милиции,[274] пока в Кромолинне прибывают совершенно неожиданные гости

С точки зрения стратегии и обороны раубриттеровскоепоселение Кромолин было размещено удачно – на острове, образованном широким,заиленным рукавом реки Ядковой. Попасть на остров можно было по скрытому средиверб и ив мосту, но его легко было защищать, о чем свидетельствовали запоры,козлы и шипованные кобылицы,[275] явно подготовленные к тому,чтобы преградить в случае нужды дорогу. Даже в полумраке наступающих сумерекбыли видны другие элементы фортификаций – заграждения и заостренные колья,вбитые в болотистый берег. У самого въезда мост был дополнительно перегорожентолстой цепью, которую тут же сняли слуги – еще прежде, чем Ноткер фон Вейрахуспел протрубить в рог. Их, конечно, уже раньше заметили с вышки,просматривающейся по-над ольховником.

Они въехали на остров меж крытыми дерном шалашами и сараями.Главным, похожим на крепость строением была, как оказалось, мельница, а то, чтоони считали рукавом реки, – мельничным лотком. Затворы были подняты,мельница работала, колесо гудело, вода лилась с шумом, вскипая белой пеной. Замельницей и тремя халупами виднелись отсветы множества костров. Слышаласьмузыка, крики, шум.

– Гуляют, – угадал Тассило де Тресков.

Из-за халуп выскочила хохочущая растрепанная девка сразвевающейся косой. Ее догонял толстый бернардинец. Оба влетели в овин, откудачерез минуту послышались смех и писк.

– Ну, извольте, – буркнул Шарлей. – Совсемкак дома.

Миновали спрятавшийся в сорняках, но выдающий себя ароматомсортир, въехали на полную людей площадку, светлую от огней, гремящую музыкой игулом голосов. Их тут же заметили, рядом сразу же оказалось несколько слуг иоруженосцев. Они спешились, о конях рыцарей незамедлительно позаботились.Шарлей подмигнул Самсону, гигант вздохнул и отправился вслед за прислугой, ведяза собой верховую лошадь.

Ноткер фон Фейрах отдал армигеру[276] шлем,но меч взял под мышку.

– Много народу съехалось, – заметил он.

– Много, – сухо подтвердил армигер. –Говорят, еще больше будет.

– Пошли, пошли, – потирая руки, поторопилРымбаба. – Есть хочу!

– Верно, – подхватил Куно Виттрам. – И питьтоже!