Парижские письма виконта де Лоне - Дельфина де Жирарден

Другие — а эти другие суть глубокие политические мыслители — следят за деяниями первых с улыбкой, а время от времени самым благожелательным тоном, но не без тайного умысла дают им советы. «Ударьте вот с этой стороны, — говорят они, — здесь бастионы еще очень прочны, именно сюда надо направить удары; постойте, бравые союзники! мы хотим вам помочь; объединим наши усилия! Вот так! Превосходно! Довольны вы нами?» А потом эти глубокие политические мыслители отворачиваются и тайком глумятся над грубостью своих союзников. «Деревенщина! — думают они. — Жалкие плуты! Когда они победят, Франция и дня не потерпит над собой их власти; они зальют страну кровью, и тогда остальные обратятся за помощью к нам и поставят нас на их место». Тем временем те, кого глубокие политические мыслители ставят так невысоко, со своей стороны говорят так: «Глупцы! Подумать только, они ничуть не изменились: все те же трусливые интриганы, надменные подлецы! О! стоит нам только прийти к власти, и мы вышвырнем их за дверь! Не видать им больше ни своих земель, ни своих замков!» Те и другие говорят так, потому что ненавидят друг друга, однако удары на здание общества они обрушивают вместе, они бьют не жалея сил и не зная устали, и земля дрожит, и стены трещат, и лепнина крошится, и крыша обваливается, и вихри пыли, поднявшейся от этого яростного приступа, слепят наши заплаканные глаза.

И ты погибнешь, юная и прекрасная Франция! Погибнешь потому, что те, чья любовь составляла твою силу, больше тебя не любят; они больше не пекутся о твоем счастье, больше не гордятся твоей славой, им не до любви к тебе. Даже самые прекрасные их чувствования обращены не к тебе; бедная молодая женщина! твои старые и благородные родители забыли, что ты их дитя, они приносят тебя в жертву своим воспоминаниям[408]; строптивая дочь, ты отвергла супруга, за которого они мечтали тебя выдать, и они приняли его сторону; они отстаивают его, а не твои интересы. Ты страдаешь, тем лучше! этого-то им и надобно; они будут сеять рознь в твоем дому, чтобы покарать тебя за ослушание. Не жди от этих гордых родителей никакой жалости; ты для них больше не любимая дочь, которую нужно поддерживать и защищать; ты для них только супруга человека, которого они ненавидят, а поскольку твои беды — это одновременно и его беды тоже, они радуются твоим несчастьям, и когда из твоих ран течет кровь, они отворачиваются с безразличным видом и говорят: «Эта кровь больше не наша!» — и проходят мимо. И потому ты погибнешь, бедная Франция, ибо твои благородные родители, чьи имена в течение долгих веков составляли твою славу, больше тебя не любят!

Это еще не все, юные твои братья также ополчились против тебя, также бросают тебе горькие упреки. О, братья — от природы строгие судья, их приговоры тем более суровы, чем более спорны. Твои братья, о юная Франция, свирепы и неизменно завистливы, они жестокие братья и осуждают не только твой брак, но и все браки вообще[409]; они в принципе против любых обязательств, они поклялись разорвать все цепи и под предлогом борьбы за свободу стремятся избавиться и от покрытых золотом цепей Гименея, и от усыпанных цветами цепей любви. Отчего ты не последовала их советам? Они так настойчиво уговаривали тебя остаться в девицах! Тогда ты не зависела бы ни от кого или, по крайней мере, могла бы часто менять повелителей! Братья твои не могут простить тебе союза, который отнял у них власть над тобой; они ревнуют тебя к твоему супругу, они только и мечтают его погубить. Каждое утро, не успеешь ты проснуться, как они принимаются настраивать тебя против него; каждое утро они твердят тебе, что он скуп, что он коварен, что он изменяет тебе со старой любовницей-чужестранкой, которую вечно будет предпочитать тебе, а ты слушаешь их клеветы, веришь им и горько плачешь. Братья видят, что убедили тебя, смягчаются и говорят с жалостливой нежностью: «Не плачь, любезная сестрица! мы позаботимся о тебе; ни о чем не тревожься, мы убьем твоего мужа и даруем тебе счастье!» Но поскольку столь трогательная предупредительность тебя пугает, поскольку ты с ужасом отвергаешь эти кровавые утешения, они возмущаются твоей слабостью и называют тебя рабыней; они упрекают тебя в трусости и ничтожности, они кричат со злобой и ненавистью: «Что ж… поделом тебе, ты заслужила свои страдания; ты ведь не пожелала нас слушать!» И они убегают, грозя тебе всевозможными карами!.. И ты погибнешь, прекрасная Франция, ибо твои братья, которые должны были защищать твою честь и охранять твою молодость, раздуваются от гордости, корчатся от зависти и больше тебя не любят.

Кто же протянет тебе руку помощи, бедняжка? Родители тебя проклинают, братья преследуют! Кто же сжалится над тобой? Ну конечно же, это твои юные сестры; они добры и прелестны, они поддержат тебя в беде! у них недостанет сил и отваги на то, чтобы тебя защитить, но их нежность, по крайней мере, послужит тебе утешением; у них нет возможности действовать с тобой заодно, но они по крайней мере могут вместе с тобой поплакать и погоревать. — Но где они? куда они пропали? Как! Ты страдаешь, а их нет возле твоей постели; твои раны кровоточат, твое тело истерзано, но не их белые руки перевязывают твои раны! Где же твои сестры? Надобно их позвать. — Бесполезно, они не придут; они заняты важными делами: под барабанный бой они одеваются, чтобы ехать на бал в иностранное посольство[410]. Впрочем, они встревожены, но не рассказом о кровавых происшествиях в городе, а нерасторопностью нерадивой портнихи, которая не сшила платья к обещанному сроку, потому что всю ночь провела рядом с телом отца — национального гвардейца, убитого вчера вечером, и не успела закончить платья; не беда! сестры твои надевают другие платья и отправляются прыгать на балу; по дороге эти отважные любительницы танцев получают новый повод для тревоги; не подумай, однако, что они боятся выстрелов на соседней улице: нет, они боятся, как бы мятежники не захотели сделать из их кареты баррикаду — ведь тогда им придется идти пешком. Впрочем, Господь их хранит и они прибывают на бал без происшествий; их шляпы из рисовой соломки и капоты с кружевами поражают свежестью и ничем не напоминают о том, что в предместьях свирепствует мятеж. Платья из органди чисты и белы, как знамена, никогда не бывавшие в бою: перья качаются, цветы трепещут, ленты шуршат, вышитые платки распространяют сладостные ароматы, служащие упоительной заменой запаху пороха. Бал прекрасен, да здравствует вальс! его вихрь уносит с собой все грустные воспоминания этого дня. Кто бы мог сказать, глядя на этих юных женщин, столь воздушных, столь прелестных и столь кокетливых, что в эти же самые минуты на улицах Парижа идет резня? Звуки выстрелов, бой барабанов сливаются с танцевальной музыкой и производят дивное впечатление; кажется, будто Мюзар включил в свой оркестр стрелков с настоящими ружьями.