Лисьи броды - Анна Старобинец

Нас было четверо проклятых…».

Я вынимаю фотопленку из кюветы с фиксажем, промываю, развешиваю на леске – и слышу тихий хруст по ту сторону двери: как будто кто-то бродит кругами по заброшенному фотоателье. С пистолетом в руке выхожу из подсобки в основное помещение «Братьев Гольдштейнъ». У дальней стены, переминаясь тощими босыми ногами на битом стекле, спиной ко мне стоит Флинт. Рассматривает единственное уцелевшее на стене фото в рамке: томную даму с собачкой.

– Все беды от баб. – Вор смачно харкает на фотопортрет.

На треснувшем стекле оседает вылетевший из его мертвого рта ком пыли и пепла, полностью скрывая собачку.

– Ты что творишь, Циркач? – он поворачивается ко мне. – Не знаешь, как дела делать? Тихо зашел, тихо взял свое, тихо вышел! А ты тут корни уже пустил, кума из себя строишь, в следопыта играешь, по болотам шляешься, фоточки проявляешь! За тобой уже псы идут, тебя завтра к стенке поставят!

– Я нашел ниточки к Лене, Флинт. Деев мог ее видеть. И подопытный из «Отряда-512». До завтра есть шанс размотать клубок.

– Мотней смотри не зацепись, пока будешь разматывать… – Он хихикает пустым черным ртом с единственным металлическим зубом. – Баб с кичмана за ручку выводишь – тоже ради жены?

– Не вывел бы – пошли бы в лагеря.

– А ты добренький у нас, да? Или просто на знахарку глаз положил, пока жена в непонятном? Не, ну девка – огонь, я б такой и сам…

Он хихикает, скребет себя костлявой рукой между ног, и из дыры в бесформенных серых штанах высовывается сплетенная связка бледных, извивающихся червей.

Я отворачиваюсь и иду к выходу.

– От себя не убежишь, Кронин, – он вырастает в дверном проеме. – Я – в твоей голове.

Я прохожу сквозь него, на секунду ощутив в животе сырой холод, а во рту – привкус гнили.

– Слышь, Циркач-ч-ч… – шипит он мне вслед. – Пока пленоч-чка проявляется, давай ч-ч-чифирнем. Принеси воды с озера. В тот раз не успели.

Я снимаю одежду, захожу в Лисье озеро и ныряю с головой в ледяную, хрустальную осеннюю воду. Я плыву к горизонту – туда, где тонет в этой стылой воде закатное солнце. Я хочу очиститься от пота, грязи и тины, от чужой и собственной крови, от чужой и собственной гнили.

Когда я возвращаюсь на берег, там стоит Лиза. Ее черные волосы трепещут на ветру, как крылья летучей мыши. Ее шелковое платье, слишком летнее, слишком легкое, хлещет вышитым подолом ее голые ноги, и я думаю, что они, наверное, очень холодные. Она зябко обнимает себя руками за плечи, и мне вдруг мучительно хочется подойти и тоже ее обнять. Вместо этого я отворачиваюсь.

Она подходит ко мне сама.

– У тебя знак ван, – она касается холодными пальцами моей груди слева. – Знак вожака. Откуда у тебя этот шрам?

– Я не помню.

Она вдруг наклоняется и обнюхивает мой шрам, раздувая ноздри, как зверь, как почуявшая самца самка. Ее волосы щекочут мне подбородок. Они пахнут смолой и полынью…

Она смотрит мне в лицо. В ее глазах – остывающие искры заката и впервые – испуг:

– С тобой рядом смерть ходит.

Я молча киваю.

– Ты меня отпустил на волю, – говорит она ровно. – В благодарность я должна приготовить и разделить с тобой пищу. Это традиция. Очень древняя.

Она ждет, пока я оденусь, и берет меня за руку, и ведет куда-то по берегу. И я знаю, что должен вырваться и уйти, но ее рука такая холодная, что я не могу отпустить ее, не согрев. Я послушно иду за ней. На песке, у самой кромки воды – фарфоровое блюдо, а на нем – нанизанные на тонкий прутик янтарные шарики карамели с просвечивающими через застывший сироп багровыми сердцевинами.

– Это танхулу. Традиционный десерт. Внутри ягоды восковницы.

Она берет с тарелки прутик, подносит к губам, облизывает три нанизанных на него шарика и протягивает мне.

Вкус у ее десерта – как у жженого сахара, но с резкой горчинкой и травянисто-пряными нотками. Ягоды – с шершавой шкуркой, нежной мякотью и крупным семенем в центре. Похожи на ежевику.

Последний шарик танхулу мы с Лизой едим вдвоем, откусывая по очереди застывшую карамель. Когда остается ягода, я снимаю ее с тонкого прутика, кладу в рот и сдавливаю зубами так, что тонкая шкурка рвется и терпкой слизью выпрастывается мякоть.

И она прижимается своими липкими губами к моим липким губам и языком снимает с моего языка скользкое семя восковницы.

«…Нас было четверо проклятых. Не считая двух китайцев-проводников, нас было четверо в той экспедиции весной девятьсот четырнадцатого.

Иржи Новака я знал хорошо и давно, еще с 1901-го, я был тогда в звании капитана. Мы с ним вместе служили в охранной страже КВЖД, в штабе Заамурского округа, и очень сдружились. Уже тогда, в свои двадцать четыре, он имел большой опыт, успел даже поработать судовым доктором. Вместе с Иржи мы изучали китайский и японский в школе при штабе округа, а также маньчжурскую топографию, картографию и мифологию: генерал Чичагов считал, что знание местных реалий поможет службе. Кажется, в 1903-м мы впервые услышали легенду о существовании в этих краях, где-то в окрестностях Лисьих Бродов, тайного святилища с проклятым золотом, которое принадлежит бессмертному даосу и магу мастеру Чжао и которое охраняют лисицы-оборотни, по-китайски потешно именуемые «хулицзин». Легенда показалась нам любопытной, мы стали расспрашивать местных и изучать старинные карты и книги, и то, что представлялось нам тогда просто сказкой, обрастало все новыми романтическими подробностями. Якобы святилище это располагалось в том самом месте, где в далекой древности первый император династии Цинь, заклятый враг мастера Чжао, незадолго до смерти спрятал армию своих самых жестоких, беспощадных и сильных воинов. По приказу императора их тела были обмазаны глиной и в этой глине обожжены, и оставлены в строю в усыпальнице в ожидании дня, когда император восстанет из мертвых и их оживит. Так что лисы-оборотни охраняют на самом деле не золото, а именно воинов – чтобы никто никогда их не пробудил. Лисье же золото, в изобилии разложенное в святилище рядом с входом, якобы плохое, заговоренное: оно сводит с ума или убивает любого, кто захочет его присвоить, а присвоить его хочет каждый, кто к нему прикоснется или просто увидит.

По легенде, рядом с гробницей императора, в другой части Китая, для отвода глаз была зарыта фальшивая армия терракотовых воинов – только глина, без тел внутри. Посвященным же известно, что истинная глиняная армия спрятана здесь. Где-то рядом с Лисьими Бродами.

Потом случилась Русско-японская. Я воевал, мой друг Иржи латал раненых в военном госпитале в Харбине. Мы оба были у генерала Чичагова на хорошем счету. «Смирницкий и Новак пойдут далеко», – говаривал он.

В 1910-м у нас появилась идея отправиться в экспедицию на поиски святилища с лисьим золотом, и генерал Чичагов нашу идею одобрил. Мы не успели: в том году в Лисьи Броды пришла чума. Иржи Новак самоотверженно, рискуя жизнью, лечил больных. В том же году генерал скончался, и идея с экспедицией как-то забылась.