Несостоявшаяся ось: Берлин - Москва - Токио - Василий Молодяков

6 декабря 1938 г. Риббентроп приехал в Париж для переговоров с Бонне. Итогом стала совместная декларация о том, что оба правительства «полностью разделяют убеждение, что мирные и добрососедские отношения между Францией и Германией представляют собой один из существеннейших элементов упрочения положения в Европе и поддержания всеобщего мира. Оба правительства приложат все усилия к тому, чтобы обеспечить развитие в этом направлении отношений между своими странами». Заслуживает внимания и второй пункт: «Оба правительства констатируют, что между их странами не имеется более никаких неразрешенных вопросов территориального характера, и торжественно признают в качестве окончательной границу между их странами, как она существует в настоящее время».[362]

Бонне продолжал линию таких политиков, как бывший премьер Жозеф Кайо, который и до, и после Первой мировой войны ратовал за партнерские отношения с Германией, видя в них залог безопасности Франции в Европе и развития ее колониальной империи.[363] Летом 1914 г. «Пуанкаре-война» инспирировал против него клеветническую кампанию в прессе, чтобы lie допустить возвращения во власть столь мощного и популярного соперника. С началом войны Кайо выслали из Парижа, а Клемансо и вовсе упрятал его за решетку как «государственного изменника».[364] Тем не менее после войны он сумел вернуться в политику в качестве министра финансов и продолжал играть в ней важную роль как многолетний председатель бюджетной комиссии сената. Он способствовал падению первого и второго кабинетов Блюма и одобрению Мюнхенского соглашения, а также был в числе тех, кто приветствовал Риббентропа в Париже. Испугать этого пожилого джентльмена, казавшегося молодым парламентариям тридцатых годов воплощением аристократизма, было уже нечем: «мои тюрьмы», как назвал он одну из своих книг, остались позади.

Бывший помощник «тигра», беллицист и германофоб Мандель готовил похожую участь для Бонне. 11 февраля 1939 г. полпред Суриц писал Литвинову о Манделе: «Это чистейшей воды рационалист с налетом цинизма и с большой склонностью к заговорщичеству и интригам. Снедаемый бешеным честолюбием, он тихой сапой ведет борьбу против Бонне. Он подбирает факты, слухи, материалы и ждет своего часа. В сентябрьские дни , когда он предвидел близкую войну и предвкушал роль второго Клемансо , он уже мылил веревку для Бонне. Сейчас он притаился, но его злоба против Бонне не ослабела».[365] Признание тем более красноречивое, что его автор явно симпатизировал Манделю, а не Бонне. «Нет такого французского парламентария. – писал советский журналист еще в 1935 г., – который бы не боялся Жоржа Манделя. Про любого из них он может в любой момент и по любому поводу рассказать правду хуже всякой лжи. Любому из них может предъявить в подходящий или, скорее, в неподходящий момент компрометирующую его цитату из его собственных писаний или выступлений или, что еще опаснее, компрометирующий документ».[366] Всему этому он еще в молодости научился вблизи Клемансо.

С Германией более-менее ясно. Рассмотрим отношение Чемберлена и Бонне к Советскому Союзу. Тут были свои нюансы. Первый до начала 1939 г. предпочитал вообще игнорировать большевиков, не видя никакой пользы от отношений с ними, но и не собираясь участвовать ни в каком «крестовом походе» против них. Бонне, унаследовавший от «правого» кабинета Фландена советско-французский пакт 1935 г., подписанный будущим «предателем» Лавалем, считал Москву не союзником (кто из «буржуазных» политиков мог всерьез рассчитывать на союз с людьми, не отказавшимися от лозунга «мировой революции»?!), но возможным, а потому до поры до времени полезным противовесом Германии на Востоке.

После Мюнхена Бонне осторожно заговорил об аннулировании военных пактов с Советским Союзом и Чехословакией, за что советские историки метали в его адрес громы и молнии. Но попробуем посмотреть на это с точки зрения интересов Франции. Советский Союз далеко и действенной помощи Франции в случае европейской войны оказать не сможет, а вот втянуть ее в конфликт – запросто. Защищать же Россию от Германии не собирались ни в Париже, ни, тем более, в Лондоне. В то же время франко-германские отношения, всегда отличавшиеся напряженностью, наконец-то начали налаживаться. Берлин отказался – пусть хотя бы на словах – от претензий на Эльзас-Лотарингию, так что угрозы агрессии на этом направлении вроде нет. Германия – союзник Италии и может помочь в нормализации франко-итальянских отношений или, по крайней мере, не будет толкать Италию против Франции. В общем, Бонне исходил из того, что лучшее – враг хорошего.

В начале весны 1939 г. курс Чемберлена начинает меняться. Его появление на приеме в советском посольстве 1 марта «произвело впечатление разорвавшейся бомбы, – докладывал Майский в Москву. – …Ни один британский премьер – не только консервативный, но даже лейбористский – до сих пор не переступал порога советского полпредства».[367] Толков было не меньше, чем после разговора Гитлера с полпредом Мерекаловым двумя месяцами ранее.

Мюнхенское соглашение и возможные последствия европейской войны из-за Судет мы уже рассмотрели в предыдущей главе. «Мюнхенская» политика, направленная на избежание войны, пусть даже ценой пересмотра де-факто – не де-юре! – Версальского договора (в соглашении о нем ни слова), и на устранение СССР из Европы, делала невозможным любой континентальный блок, а значит, полностью отвечала интересам атлантистских держав. Оккупация Чехии и принятие Словакии под протекторат Берлина нанесли ущерб в основном престижу Чемберлена, а не геополитическим интересам Британской империи. Кроме того, эти акции усугубили напряженность в германо-советских отношениях, чем атлантисты могли бы воспользоваться более умело. Чемберлен, похоже, просто растерялся, когда «богемский ефрейтор» откровенно и на глазах у изумленной публики «кинул», как сейчас говорят, «бирмингемского фабриканта». С этого момента верх взяла агрессивная линия Галифакса.

Клин лорда Галифакса

В советской и в лево-либеральной западной историографии лорда Галифакса обычно называли «соучастником Мюнхенского предательства», приравнивая его позицию к позиции Чемберлена. Однако Галифакс в 1937-1938 г., когда он встречался с Гитлером и поддерживал «мюнхенскую» линию премьера, и в 1939 г. – как будто два разных человека. Уже после войны Г.Э. Барнес писал: «Если Александр Извольский, русский посол во Франции в 1914 г., в большей степени, чем любое другое конкретное лицо, ответственен за войну 1914 года, то и лорд Галифакс виноват в начале войны 1939 года более, чем кто бы то ни было».[368] Мнение заслуживает внимания хотя бы потому, что принадлежит одному из ведущих исследователей причин первой мировой войны.