Черная изба - Анна Лунёва

С Хорошиловой вот все понятно было, и то несчастный случай, вроде как нельзя студентам про самовыпил говорить, а то все тут же побегут с крыши прыгать. А Лен Лексевну вроде нашли у нее в кабинете. Сердечный приступ, сказали, а нам кажется – таблеток наглоталась, она же врач, что ж она, с сердечным приступом не справилась бы? Говорят, сидела в кресле и стакан пустой на полу валялся, но я не видела, Кать, врать не буду. Это весной было… или зимой, нет, не помню, ну, кажется, снег еще лежал. А Крыса уволилась, представляешь?

– Уволилась? – снова повторила Катя, как попугай.

– Ага, – с жаром закивала Вика. – Мы ж ей тогда готовились зачет сдавать, а там все перенесли из-за Хорошиловой, все отменили, и в итоге зачета так и не было, представляешь? Вроде как она заявление по собственному написала. Кать, ну ведь все же знали, что она травила Хорошилову! Она, может, решила, что ее теперь за это засудят или уволят по статье, вот и решила сама уволиться, логично?

Судя по всему, Вика уже успела забыть, что сама принимала в травле Леночки непосредственное участие, и теперь яростно обличала бывшую преподавательницу, не чувствуя никаких угрызений совести. Хотя что там Катя может знать про ее совесть?

– А я за подарком еду, – вдруг перебила Вика саму себя. – Андрей с Надей женятся, помнишь Андрея? Хотя помнишь, конечно!

Катя торопливо закивала, чувствуя только досаду. Господи, не могла Вика приехать на пять минут позже!

– Надя забеременела, – продолжала Вика, – срок еще небольшой, они взяли справку из консультации, и у них свадьба на этих выходных. Вроде как им даже семейную комнату выделят, ну, где вы… где ты раньше жила. Андрей теперь уламывает Надю, чтобы она закончила учебу хоть как-нибудь и дома села с детьми, ведь это не дело, когда дети по бабушкам, а мамка по университетам прыгает, так, Кать? А Надя говорит, что будет учиться, вышку получать, а за ребенком ее мама присмотрит, как и за теми смотрит. Ну не дело же, Кать? Ругаются они от этого сильно. Но женятся все равно. А летом… – тут ее взгляд потеплел и как-то расплылся, – летом и мы с Мишкой поженимся. Как только дипломы получим. Кать, приедешь на свадьбу?

– Обязательно, – соврала Катя.

– У нас будет все по уму, не как у Нади. У меня уже задумка есть: в общем, там будет гангстерская свадьба, дресс-код – черное и белое, и музыка, ну, такая, как гангстеры слушали. О, может, ты у нас на свадьбе споешь, а, Кать?

– Мой поезд! – выкрикнула Катя, услышав шум в тоннеле. – Вик, не могу, опаздываю! Пока-пока!

– Пока! – Вика потянулась было ее обнять, но Катя уже отвернулась и протискивалась сквозь толпу к подходящему поезду. – У тебя телефон-то мой есть? – кричала Вика ей вслед.

– Ага! – крикнула Катя, не оборачиваясь. Двери переполненного поезда закрылись с трудом, механический голос произнес название следующей станции, и Катя помотала головой, пытаясь стряхнуть ворох информации, вываленный на нее Викой. Психика-то все помнит, это да, но эту встречу как объяснить? Наверное, если бы не сегодняшний ночной кошмар, Катя бы и не заметила Вику в этой толпе, не узнала бы дурацкую ушастую шапку…

В консерватории у нее друзей пока что не завелось. Общажные тусовки и ночные бдения проходили мимо: после занятий Катя сразу мчалась или на работу, или домой – отсыпаться. Одногруппники ее невзлюбили: то ли из-за того, что преподаватели не уставали превозносить ее за природные данные, то ли из-за того, что она ухитрилась поступить, минуя почти обязательный музыкальный колледж. В группе все были старше, намного больше знали и умели, из-за чего считали Катю выскочкой, а особое отношение преподавателей к ней – незаслуженным. В итоге Катя снова переживала это ужасное, тянущее чувство одиночества среди людей.

В ветеринарном колледже ей казалось, что все вокруг слишком просто устроены, а здесь она уже сама была как будто ниже остальных, глупее, приземленнее. Никто из ее одногруппников не возился по ночам в холодной воде, сортируя чахлые герберы и лысые астры. Максимум пели в ресторанах, а то и записывали какие-то песни за деньги в качестве приглашенных вокалистов. А она еще осенью сдуру рассказала о своей учебе на ветеринара и заработала у новых знакомых прозвище Дульсинея – изящная импровизация местной заводилы Тамары Кобалия на тему Дуньки из коровника. Катя с трудом отсиживала общие предметы, стараясь не слушать шепотки и пересмеивания за спиной. Гораздо лучше она себя чувствовала на индивидуальных уроках.

«Какой потрясающий голос! – качая головой, говорила ее преподавательница по вокалу после каждого занятия. – Просто невероятно, что вас не заметили раньше! Где вы, говорите, учились? Барнаул? Неужели в Барнауле сидят какие-то пеньки с глазами, раз пропустили такой талант?! Вам и учиться не надо, вы сами интуитивно все знаете, чувствуете! Немного огранить – и готовый бриллиант! В будущем году выйдете на сцену в оперном, я вам обещаю!»

Эта женщина явно не помнила, как два года назад еле дослушала выступление «бриллианта» на экзамене, торопясь вычеркнуть ее из списка абитуриентов. Впрочем, Катя уже ничем не напоминала ту застенчивую провинциалку с каштановой косичкой. Съехав от Заремы, она первым делом пошла в парикмахерскую и попросила сделать ей каре с челкой, о которой мечтала со школы. С каждой срезанной прядью она как будто сбрасывала с себя что-то, плечи выпрямлялись, становилось легче дышать.

Выйдя из парикмахерской, она отправила матери селфи. Та спустя полчаса ответила: «Дура ты, Катька». Кажется, это был их последний обмен сообщениями и вообще разговор. Тогда зимой Катя никак не могла заставить себя позвонить домой: боялась, что трубку поднимет кто-то чужой и чужим, казенным голосом скажет, что квартира сгорела, а мать и брат мертвы. Под Новый год наконец решилась и позвонила, еле удерживая новый, подаренный Заремой телефон потной дрожащей ладонью. Мать оказалась жива и вполне довольна, пожурила Катю за то, что она не хочет ехать к ним на праздники, разливалась о грандиозных планах Макса на жизнь. Мимоходом спросила, как у Кати идут занятия и не нашла ли она себе парня. Катя сказала: «Все хорошо». Соврала, что устроилась на работу, сменила карточку и денег ей больше высылать не надо. Она больше не испытывала никакого желания что-то получать от матери, как будто связывавшая их болезненная пульсирующая пуповина наконец порвалась и на другом конце оказалась совершенно чужая женщина.

После занятий Катя проделала утренний путь в обратном направлении, торопясь на ночную смену. Долго стояла на остановке, кутаясь в шарф, потом тряслась в промерзшем автобусе, скорчившись на жестком кожаном сиденье и воткнув наушники поглубже. На нужной остановке выскочила, с тоской глянула на свой балкон – свет горит, значит, Лидка уже вернулась, занимается – и побежала обходить дом, чтобы успеть к концу смены дневной продавщицы.

У своего подъезда она вдруг ощутила странный зуд между лопатками, как будто кто-то пристально смотрел ей в спину. Сердце запрыгало, Катя резко обернулась – никого. Она прибавила шагу, сжимая в кармане ключи. Не бежать, только не бежать. Ощущение давящего взгляда пропало так же быстро, как и появилось. «Может быть, кто-нибудь с балкона смотрел», – успокоила себя Катя. Вон уже и магазин видно, а там тревожная кнопка, все об этом знают, даже на двери предупреждение для самых ретивых, никто грабить не рискнет!

Стекляшка магазинчика выдавалась из цокольного этажа наружу эркером. В нем были выставлены два дежурных букета в белых вазах, а между ними сидел огромный плюшевый медведь. За дверью, тоже стеклянной, был виден согбенный силуэт пожилой сменщицы. Кажется, она домывала пол. Катя потянула ручку на себя, звякнул колокольчик. Они обменялись усталыми приветствиями, потом сменщица переобулась, набросила пальто и заторопилась домой. Катя переобуваться не стала, просто тщательно вытерла ботинки о тряпку у порога. Задвинула сумку под стол, включила чайник, вытащила из кармана бумажный сверток с купленной на остановке шаурмой. Если повезет и никого не принесет в ближайшие пару часов, можно будет спокойно поесть и почитать конспекты: на следующей неделе начнутся зачеты по теории, там не удастся выехать на природных данных.

Как назло, посетители пошли толпой, как только Катя дожевала шаурму. Она вертела и вертела букеты, составила даже один свадебный для глубоко беременной невесты и ее строгой недовольной матери: «Девушка, нам не нужны лилии, какая уж тут невинность».