Анастасия или Анна? Величайшая загадка дома Романовых - Пенни Вильсон

Когда рассмотрением дела Андерсон занялся Ганзейский верховный земельный суд Гамбурга, описание и перечень ее ранений использовались в качестве аргумента в пользу ее иска в течение более чем сорока лет. В перечне числились и черепно-мозговая травма, и якобы имеющаяся у нее на голове канавка за ухом, которая, как настаивала Ратлеф-Кальман «возникла вследствие касательного пулевого ранения» {37}. Но ни в одном медицинском документе не получило подтверждение ничего, кроме наличия над ухом небольшого одиночного шрама, который ни один врач не признал бы следствием пулевого ранения. На лбу Андерсон был еще один небольшой шрам, настолько небольшой, что ни один доктор не потрудился отметить его. По словам претендентки, этот шрам явился результатом падения в детстве, и это из-за него Анастасия всегда носила челку {38}. По словам Андерсон, небольшой белого цвета шрам на ее правой лопатке появился тогда, когда ей прижгли родинку, чтобы она могла носить придворное платье в русском стиле {39}. Журналистка Белла Коэн настаивала на том, что Александра Жильяр подтверждала, что такой шрам был у Анастасии, но это не соответствовало действительности: Ратлеф-Кальман привела слова бывшей няни, из которых следовало, что она «не могла вспомнить» ни одной такой отметины {40}. Вместо этой версии Ратлеф-Кальман предложила другую, написав, что об этом шраме вспомнил бывший офицер Николай Саблин, но, запутавшись, не смог представить доказательств, потверждающих это {41}. Ганзейский верховный земельный суд Гамбурга не нашел подтверждения тому, что у Анастасии были хотя бы некоторые из этих шрамов.

Помимо них у Андерсон был шрам на среднем пальце левой руки, по ее словам, этот шрам тоже являлся результатом травмы, полученной в детстве, когда слуга слишком быстро захлопнул дверцу экипажа {42}. Так ли это было на самом деле? Ратлеф-Кальман задавала этот вопрос Александре Жильяр. Бывшая няня сказала, что нечто похожее имело место быть, но она не могла вспомнить, кто из великих княжон пострадал при этом, хотя Коэн снова стала настаивать, и вопреки утверждениям Ратлеф-Кальман, что бывшая няня подтвердила все, что было сказано Андерсон по этому поводу {43}. Судьям, которые занимались делом Андерсон, пришлось выслушать показания нескольких эмигрантов, которые рассказывали об этом случае, основываясь на легендах, полученных ими из вторых и третьих рук {44}. Однако Ольга Александровна отказалась признавать все фактом. В 1925 году она писала принцессе Ирэне Прусской: «Палец прищемили Марии, а претендентке об этом случает рассказал тот, кто считал, что это произошло с Анастасией» {45}. Позднее это было подтверждено Ф. ван дер Хойвеном, бывшим пажем императора. По его словам, это случилось примерно в 1909 году; Ольга Александровна в своих мемуарах в основном повторяет этот вариант развития событий, добавив только то, что все это произошло в императорском поезде {46}.

И кроме того, шрам на правой стопе Андерсон, оставленный сквозной раной: этот шрам, как утверждают ее сторонники, точно соответствовал трехгранному штыку (или напоминающему в сечении форму звезды – настаивали на обоих формах сечения штыка), который был на вооружении у большевиков во время Гражданской войны. {47} Данное обстоятельство играло важную роль в цепи косвенных доказательств в пользу Андерсон, как писал Петер Курт, это было доказательство того, что «ей нанесли удар штыком в России». {48} Однако ни один врач из тех, что осматривали претендентку, не описал эту рану как имеющую особую форму; Фэйт Лейвингтон, которой довелось видеть эту рану в замке Зееон, назвала ее «округлой отметиной через всю стопу» {49}.

Столь же безрезультатной и противоречивой оказалась полемика по поводу состояния зубов. Сергей Кострицкий, один из бывших зубных врачей при семье императора, уцелел в годы революции и жил в Париже. По признанию Ратлеф-Кальман, сам он никогда не осматривал зубы претендентки, поскольку и те, кто поддерживал ее, и доктора, которые лечили ее, считали, что повреждения челюстей, полученные ею, сделали бы невозможными любые сравнения {50}. Однако герцог Лейхтенбергский располагал гипсовыми слепками с зубов и челюстей Андерсон, и он отправил их к бывшему дантисту императорской семьи. Ответ последнего был уклончив: «Как будто бы это я привел зубы в такое состояние!» {51} Это позволило оставить в покое вопрос о зубах, поскольку у претендентки отсутствовало шестнадцать зубов и были сломаны челюсти, но Кострицкий заявил: «Как по расположению зубов, так и по форме челюстей эти гипсовые отливки не имеют никакого сходства с расположением зубов и формой челюстей великой княжны Анастасии Николаевны». Ему также удалось найти еще кое-что интересное, а именно резцы Хатчинсона – отклонение от нормального развития зубов, которое говорит о том, что претендентка появилась на свет с врожденной формой сифилиса, унаследованного от одного или от обоих родителей {52}. Кострицкий признал, что, делая это сопоставление, он полагался только на память, поскольку все его записи остались в России, но тем не менее он производил впечатление человека, убежденного в своей оценке {53}. Он сказал Виктории, маркизе Милфорд Хэйвенской, что «в том виде, как оно есть сейчас, само строение челюстей и расположение зубов коренным образом отличаются от строения челюстей и зубов Анастасии» {54}. Судьи, которые рассматривали апелляцию Андерсон, поручили специалисту, доктору Фолькеру Крюгеру, провести анализ всех данных, собранных по зубам; осмотрев гипсовые отливки и изучив отчеты, Крюгер заявил, что определить, где и при каких условиях были повреждены зубы истицы, не представляется возможным {55}.

И ту же проблему представляли все остальные шрамы Андерсон: для того чтобы любой современный анализ мог окончательно установить природу ран, полученных ею, прошло слишком много времени, и слишком много результатов медицинских обследований и данных рентгенограмм оказались потерянными. Лучшее, что можно было сделать в этих условиях, – это провести выборку из накопившихся за десятилетия и зачастую не соответствующих истине заявлений по поводу ранений претендентки и установить, какие же шрамы были получены ею. Но при этом смысл подобных заявлений, как и во многом, что относилось к делу Андерсон, находился в зависимости от их истолкования.

Не располагая возможностью сравнить отпечатки пальцев Андерсон с отпечатками пальцев великой княжны Анастасии, суды обратились к сопоставлению фотографических изображений и к сравнению почерков. Самые первые сличения фотографий претендентки и Анастасии были проведены по инициативе Пьера Жильяра. В 1927 году он попросил профессора Марка Бишоффа, главу отделения криминалистики в университете Лозанны, провести три независимых друг от друга анализа. Бишофф, который двумя годами позже совместно с Эдмоном Локаром, пионером в области науки о судебном исследовании, основал в Лозанне Международную академию криминалистики, остановил свой выбор на трех фотографиях Анастасии, одна из них была сделана в Царском Селе в 1914 году, другая в 1917 году после революции; на ней были изображены четыре великие княжны и цесаревич Алексей с головами, остриженными наголо, после того как они переболели корью, а третья – в 1918 году в Тобольске, а также на трех фотографиях претендентки, сделанных в 1920, 1921 и в 1922 годах. Бишофф признал, что фотографии «имеют отличия в композиции» и сделаны не под одними и теми же углами зрения и в условиях различного освещения, но тут же беспечно заявил, что все эти отличия «не являются препятствием» для точного сопоставления. Он провел сравнения профилей, формы правого уха и характерных черт лица, а также их пропорциональные соотношения и обнаружил существенные различия в ширине лба, форме глаз, бровей, носа, рта и подбородка. «Невозможно, – заключил Бишофф, – чтобы мадам Чайковская была великой княжной Анастасией» {56}.