Армагеддон. 1453 - Крис Хамфрис

Великан рухнул, встряхнув землю. Этого было достаточно, чтобы сплотить греков; теперь уже дрогнули турки. Григорий отступил, а его люди с криками: «За Христа Воскресшего!» бросились вперед, тесня врагов. Он услышал стон, посмотрел вниз, увидел, как шевелятся в мольбе разбитые губы офицера. «Помогите», – шептал тот. Григорий колебался… и тут послышались они, ясные, пронзительные. Три призыва серебряного свистка.

– Пошли, – сказал Григорий, поднимая упавшего мужчину. Его люди тоже знали сигнал. Они дружно повернулись и бросились обратно. – Сюда! – крикнул Григорий, и один из солдат подбежал и закинул руку молодого офицера себе на плечо. Они побежали, волоча ноги раненого по земле.

Ярость последней атаки отбросила турок. Но уже подошли свежие солдаты, которых всегда держали наготове, и сейчас они бежали по галерее, ведущей прямо в город, который так старались взять. Это была гонка, и Григорий со своим помощником едва ее выиграли. В сербском туннеле было небольшое скругление, они повернули…

– Вниз! – раздался гортанный крик шотландца.

Григорий послушался – бросился на землю вместе со своей ношей, скользнув по грязи, которая стала жидкой от крови. В падении он извернулся, готовясь по команде вскочить на ноги. И потому видел, как Грант отвел руку назад и что-то метнул. Видел пламя, которое летело, будто хвост кометы по ночному небу. Григорий поднялся на колени и увидел, как снаряд – один из глиняных горшков – раскололся о землю перед бегущими турками. В следующее мгновение на грязь и одежду брызнула жидкость. Потом резко зашипел фитиль, жидкость вспыхнула, и туннель охватило пламя.

– Пошли! – крикнул Грант, помогая Григорию встать.

Грек, в свою очередь, подхватил стонущего офицера. Трое мужчин, спотыкаясь, отступали от визжащих турок; некоторые горели, другие пытались пробежать сквозь огонь. Но вдоль стен туннеля стояли люди Гранта, и когда троица проходила мимо, очередной минер поднимал и бросал глиняный горшок – не в турок, часть которых проскочила, но прямо в основания деревянных опор, которые держали потолок.

Грант сейчас ухмылялся пуще прежнего. Передав свою ношу двум солдатам, которые подхватили раненого, Григорий на бегу обернулся к шотландцу:

– Они не погасят пламя?

– Неа. Греческий огонь не затопчешь. Нужно чертовски постараться, чтобы его затушить, он распространяется и сжигает все. С водой то же самое – он будет просто гореть сверху. Единственное, что может сработать, – это моча. – Он рассмеялся. – Ты когда-нибудь пробовал мочиться, когда на тебя вот-вот упадет крыша?

– Греческий огонь?

– Да, – кивнул Грант. – Похоже, я все-таки открыл заново его секрет.

Они добрались до входа в свой туннель. Последние люди вернулись. Минеры и солдаты толпились в узком проходе, выбираясь наружу, и потому Григорий обернулся, выставив перед собой руки, без оружия, но готовый вцепиться в глотку любому преследователю. Но из дыма и пляшущего света никто не выбежал. А потом раздался грохот, разом оборвавший десяток криков. Из туннеля накатывалась волна пыли.

– Пошли, – сказал Грант.

Он схватил Григория за ворот, выдернул под каменную арку, захлопнул дверь и забил засов. Мужчины бросились к лестнице, упали на ступеньки, глядя на дерево. Что-то сильно ударило в дверь с другой стороны, но засов и прочный дуб устояли. Потом по краям дверной коробки, будто последний вздох умирающего, вырвалось облачко пыли.

17 мая: сорок первый день осады

– Я уцелею?

Лейла закатила под вуалью глаза. Если б она получала дукат каждый раз, когда ей в последнее время задавали этот вопрос, она могла бы забыть о состоянии, которое принесет ей манускрипт Гебера, и уйти на покой. Все началось, едва она поставила свою палатку в военном лагере. У солдат было мало иных тревог.

Лейла снова попыталась найти ответ в разложенных перед ней картах. И вновь, как и все последние дни, их символы не открывали ничего, кроме ее собственного замешательства. Она подняла взгляд на юношу, присевшего на другом конце килима. Еще нет двадцати, судя по жидкой бородке. По акценту валах из-за Дуная. Хотя она слышала, что христиане составляют четверть армии султана, они были тремя четвертями ее клиентуры. Последователи истинной веры предпочитали оставлять свою судьбу в руках Аллаха.

– Иншалла, – пробормотала Лейла и снова склонилась над картами.

И по-прежнему ничего не увидела. Она не умела так хорошо читать карты, как линии ладони или отражения. Ее любовник, каббалист Исаак, только начал учить ее древнему искусству своего народа, когда… скончался. Но красивые картинки радовали ее клиентов.

Лейла нахмурилась. Что в действительности требуется вопрошающему? Ей незачем так мучиться. Ему нужна только надежда. А это Лейла всегда была способна подделать.

Она протянула руку перевернуть карту, помедлила. Ибо ей тоже требовалась надежда. Ее видение стало затуманиваться, ее уверенность поколебалась. Почти семь недель осады, бесконечные обстрелы, непрерывные атаки, флот в Роге – и все же город держится. Лейла знала от женщин из внешнего лагеря – в основном шлюх, к чьим кострам она приходила готовить еду, – и от некоторых мужчин, сидевших перед ней на этом ковре и молящих о знаке, что большинство людей охвачено сомнениями. Красное Яблоко никогда не падало. Так почему же оно должно пасть сейчас? Только вчера рухнула одна из их величайших надежд. Греки обнаружили туннель, который должен был обрушить большой бастион и позволить правоверным пойти на штурм. Они уничтожили туннель, перебили людей, которые его рыли, а те немногие, кто выбрался, жутко обгорели, и их предсмертные крики слышал весь лагерь.

Ее рука зависла. Юноша наклонился вперед, застыл. Но Лейла по-прежнему не коснулась карты.

Она думала о Мехмеде. Она не видела его, кроме как издалека, с той ночи в Эдирне, когда напророчила его великую победу. Должна ли она сейчас пойти к нему? Он так же подвержен сомнениям, как любой из его солдат. Даже сильнее, ибо его амбиции велики. Следует ли ей успокоить его знамениями? Воодушевить его пророчествами? Подделать надежду для султана несложнее, чем для его солдата.

Голос вывел ее из транса.

– Ты что-то видишь, – прошептал юноша. – Что там?

Лейла посмотрела в голубые глаза, широко распахнутые от недобрых предчувствий, потом вновь на свою руку, зависшую над картой. Она опустила руку, коснулась карты, перевернула… и вскрикнула: ее видение быстро прояснялось, будто с него сдернули покров.

– Что? – выдохнул юноша. – Что ты видишь?

Она сосредоточилась, но не на его вопросе. На своем. И ответ был ясен.

Аин. Так это называлось на иврите. Для некоторых это был храм Господа в Иерусалиме, давно разрушенный. Для других – каменная пирамида. Для остальных… башня.

В здание била молния, первая искра ее разрушения.

Лейла быстро перевернула карту, смешала ее с остальными, встала, как только карта затерялась в других. Юноша не двигался.