Дневники Зевса - Морис Дрюон

Однако Кадм во время церемонии основания города оскорбил Ареса и на восемь лет стал рабом моего сына, то есть на протяжении восьми лет был вынужден постоянно воевать. При этом он проявил не только доблесть, но также чрезвычайную суровость, снискав уважение бога битв. В знак примирения Арес отдал Кадму в жены Гармонию, свою дочь, рожденную от союза с Афродитой.

Бедная Гармония! У нее было мало счастливых часов в этом городе, над которым тяготела судьба насилия, жестокости, ненависти. Сплошные войны, драмы и убийства стали уделом этого рода, из которого предстояло выйти Лаю, Иокасте, Эдипу, Креонту, Этеоклу, Полинику, Мегаре, Антигоне... Но у Кадма и Гармонии была дочь, красавица Семела, о которой я скоро расскажу.

Когда же произошли все эти события, потому важные для вас, что отмечают начало ваших цивилизаций и сознательных воспоминаний? Ну что ж, дети мои, посчитаем вместе.

Обличье, которое я принял, чтобы похитить Европу, обозначило в мире начало эпохи Тельца. А стало быть... Две тысячи лет для времени Рыб — этой оканчивающейся эры, которая была эрой моего сна; а перед тем две тысячи лет для эры Овна. Да, то, о чем я вам рассказываю, произошло всего шесть тысяч лет назад; следы этой эпохи для вас еще не стерлись. Мы сближаемся, дети мои, и начинаем понимать друг друга. Крит, Минос, бронза, Финикия, Карфаген, Эдип... Вот что пробуждает в вашей памяти знакомые отзвуки. А я... Я узнаю выставленные на почетном месте в ваших богатейших жилищах кубки и чаши, из которых утоляли жажду рабочие Дедала.

Среди людей. Встреча с фиванкой Семелой.

Новые коварства Геры

На протяжении веков я довольно часто спускался в города, которые только что были вами основаны, чтобы посмотреть, чего вы добились и как вырисовываются ваши государства.

В облике чужеземного царя я сиживал за столом властителей; в другой раз, переодевшись купцом, останавливался на постоялых дворах. Праздным зевакой облокачивался об ограду судилищ; носильщиком позволял бранить себя на ярмарках. Некоторые посредственные военачальники, в минуту опасности вдруг ставшие стратегами-победителями, некоторые заики, которых унижение отчизны превратило во вдохновенных ораторов, так никогда и не узнали, что это я проскользнул в них на несколько решающих часов. Они потом смущенно говорили, что, совершая свой главный поступок, чувствовали себя так, будто в них кто-то вселился! Кто же вселился, я вас спрашиваю? И кто, по-вашему, как-то ночью ущипнул одного из гусей на моем Капитолии, когда стража заснула?

Часто жрецы моих храмов рассеянно брали из моих рук голубя, которого я как паломник приносил в подношение, и бросали его в корзину вместе с прочей птицей. Я хотел знать, как они отправляют мой культ.

Если ты царь, то не много проку в том, чтобы недвижно восседать на престоле и слышать глас народа, словно далекий шум.

Проходя через ваши города и толпы, я не видел, чтобы пятая раса была действительно счастлива или по-настоящему добра. У нее случались мгновения счастья, порывы доброты, но я замечал, как насилие, воровство, скупость, зависть, ненависть отца к сыну и сына к отцу, ревность любовников, безразличие супругов — все прежние пороки, все прежние несчастья — снова появляются в ваших обществах, снова въедаются в вашу плоть и кровь. Однако в этот раз речь шла не об унаследованной мною расе, но о новой, образованной в мое царствование и моими трудами, о расе, за которую я сам нес ответственность, с которой соединился, которой правили мои потомки, о расе, в конечном счете, которую я сам вылепил, подобно гончару. Ну что ж! Значит, что-то было не так или с глиной, или с гончарным кругом, или с рукой гончара!

Человеку не хватало некоего блага, бога, сути, которые позволили бы ему принять себя таким, какой он есть. Неудовлетворенность самим собой, желание быть другим или более значимым, чем он есть, желание жить иначе — вот главный недуг, от которого страдал человек, вот болезнь, тяготы которой требовалось уменьшить.

Об этом я и размышлял как-то вечером, вглядываясь в ваши лица на улочках жестоких Фив, когда повстречал Семелу, дочь царя Кадма, жрицу Луны.

Кто же мог усомниться, когда Семела вела хоровод священных танцовщиц на паперти храма, что она рождена самой Гармонией? Но кто, кроме бога, мог бы узнать в ней царевну, когда она, набросив на голову черное шерстяное покрывало, выскальзывала из дворца и смешивалась с рыночным народом, окуналась в его давку, ныряла в людскую массу, как ныряют в море, чувствуя, как густая и плотная толпа обтекает ее со всех сторон? Ночами она садилась на землю постоялых дворов, чтобы послушать рассказчиков при свете луны и смоляных факелов. Семела упивалась этими тайными вылазками, мечтами и зрелищами. А на следующий день, в длинной юбке, с украшениями на лбу, руках и обнаженной груди, вновь появлялась на паперти перед храмом и возобновляла под звуки систров[7]свои долгие экстатические раскачивания и прыжки.

Познакомились мы, наблюдая за схваткой борцов. Два атлета хватали друг друга, опрокидывали, катались в пыли. Я следил за их захватами и бросками, когда зрители в толчее буквально придавили ко мне дрожащую, задыхающуюся Семелу. Я бросил борцам горсть оболов,[8]чтобы добавить ярости их выпадам. Семела схватила меня за руку и впилась в нее ногтями. Она и впрямь была из потомства Ареса.

С тех пор мы часто виделись. Мы оказывались бок о бок повсюду, где был праздник, игры или соревнования, или же драка вспыхивала в каком-нибудь конце города, или же настоящий пожар, губивший дома. Я наблюдал за Фивами с Олимпа и, едва завидев, что собирается толпа, спешил прямо туда. Потом, когда зеваки расходились, раненых уносили, а на пепелище гасли последние искры, увлекал Семелу к какому-либо источнику, и там, в ночи, мы долго разговаривали.

Я желал ее соблазнить, а она желала быть соблазненной. Но в этот раз я не хотел покидать свое смертное обличье, совершать чудеса или фокусы с превращениями. Я хотел, чтобы Семела признала, приняла мои человеческие лицо и тело за лицо и тело бога. Вскоре ее чрево округлилось.

Однако мои хождения туда-сюда между Олимпом и Фивами не обошлись без подозрений Геры. Но опыт сделал ее осторожной, ей не хотелось еще раз оказаться подвешенной за волосы с наковальней на ногах. Она прибегла к хитрости, приняла обличье смертной и стала прохаживаться по улицам Фив. Просившая подаяние старуха порой встречала красивого чужестранца, утверждавшего, что он прибыл из Азии. Мы смотрели друг на друга, притворяясь, будто взаимно обмануты нашими обличьями.

Семела, в свою очередь, даже не попыталась скрыть свое положение и напрямик объявила отцу Кадму: «Я беременна от Зевса», и Кадм, сам отпрыск моей крови, брат прекрасной Европы, женившийся на божественной царевне, не особо удивился тому, что его род почтили еще раз.