Луиза Сан-Феличе. Книга 1 - Александр Дюма

Он ехал, улыбаясь и перебирая в уме все эти concetti 49, впрочем подсказанные не столько умом, сколько сердцем; он смотрел на драгоценный том, сжимал его в руках, прикладывал к груди, сгорая от желания покрыть его поцелуями, что он, несомненно, и сделал бы, будь он один; как вдруг, подъезжая к Суппортико Стреттела, он стал смутно различать огромную толпу, собравшуюся, как ему показалось, перед его дворцом. Нет, конечно, он ошибается: что делать этим людям у его дворца?

Но было нечто, выглядевшее еще необычнее, чем все эти толпящиеся здесь люди, а именно книги и бумаги, вылетавшие, казалось, подобно птичьей стае, из окон его библиотеки! Нет, тут какой-то обман зрения. Нет, быть не может: окна, из которых то и дело высовываются люди, гневными жестами объясняющиеся с теми, что находятся на улице, — не его окна!

Но, по мере того как карета приближалась к месту, сомнения герцога стали рассеиваться и сердце сжалось от непреодолимой тревоги; однако чем ближе было до дворца, тем картина казалась менее четкой. Какой-то туман застилал взор герцога, как бывает во сне, и он еле слышно, но с растущим смятением шептал, вытянув шею, не отрывая глаз от дворца:

— Это сон! Это сон! Это сон!

Однако вскоре несчастному пришлось признать, что все это ему не грезится и что над его домом и над ним самим разразилась неожиданная, страшная катастрофа.

Толпа разлилась вплоть до переулка Марина дель Вино, и каждый из собравшихся исступленно вопил:

— Смерть якобинцу! Смерть безбожнику! Смерть стороннику французов! На костер! На костер!

Перед герцогом молнией сверкнула страшная картина: растерзанные, полуголые, окровавленные люди мелькали в окнах комнат его брата. Он выпрыгнул из кареты как безумный, бросился в толпу, испуская отчаянные вопли, расталкивая куда более крепких мужчин с силой, какой он в себе не подозревал, и чем глубже он погружался в этот людской океан, тем больше возмущался, негодовал, ожесточался.

Наконец он добрался до центра людского скопища, и тут у него вырвался отчаянный вопль.

Перед ним был костер из дров и досок, и на нем — полуобнаженное, изуродованное, бесчувственное тело брата. Ошибки быть не могло, нельзя было подумать: «Это не он». Нет, нет, никакого сомнения: это он, дон Клементе, дитя его сердца, единоутробный брат!

Герцогу стало ясно одно, до прочего ему уже не было дела: эти рычащие тигры, эти воющие людоеды, эти демоны, поющие и хохочущие вокруг костра, — убийцы его брата.

Надо отдать герцогу справедливость: считая брата убитым, он ни минуты не думал, что переживет эту утрату; даже возможности такой он не представлял себе.

— Негодяи! Подлые убийцы, предатели! Гнусные палачи! — вскричал он. — Вам все же не удастся помешать нам с братом умереть вместе!

И он упал на тело брата.

Вся свора взвыла от радости — теперь у нее не одна, а две жертвы и, кроме жертвы бесчувственной, недвижимой, почти бездыханной, есть и живая, которую еще можно вдоволь помучить.

Домициан говорил, имея в виду христиан: «Мало того, что они умрут; надо, чтобы они чувствовали, что умирают».

Неаполитанский народ в этом отношении достойный преемник Домициана.

В одну секунду герцог делла Торре был привязан к своему брату.

Тут дон Клементе приоткрыл глаза. Он почувствовал на губах прикосновение родных губ.

Дон Клементе узнал герцога.

Уже в смертельном забытьи он прошептал:

— Антонио! Антонио! Прости меня!

— Ты говорил, дон Клементе, — отвечал герцог, — что боги благоволят к нам: подобно Клеобису и Битону, мы умрем вместе! Да будет благословение мое с тобою, брат моего сердца, Клементе!

В эту минуту среди радостных возгласов, безбожных шуток, богохульственных криков толпы к груде рукописей и книг, сложенных у костра, на которые герцог даже не взглянул, подошел человек с факелом, собираясь поджечь их; но другой закричал:

— Воды! Воды! Надо сделать так, чтобы они подольше мучались!

И действительно, пытка братьев продолжалась три часа!

Лишь три часа спустя, насладившись их страданиями, толпа разбрелась, и каждый уносил на острие своего ножа, кинжала или палки лоскут обуглившейся кожи.

Кости остались в костре и медленно догорали там.

Теперь доктор Чирилло получил возможность продолжать путь в Портичи — агония двух мучеников более не преграждала ему дорогу.

Так погибли герцог делла Торре и его брат дон Клементе Филомарино — две первые жертвы народных бесчинств в Неаполе.

На гербе города изображена идущая кобылица; но кобылица эта, потомок коней Диомеда, не раз питалась человеческим мясом.

Пятьдесят минут спустя доктор Чирилло был уже в Портичи, и возница получил свой пиастр.

В тот же вечер Этторе Карафа, переодетый, отправившись знакомой дорогой, что уже однажды вывела его из Неаполя, пересек папскую границу и поспешил в Рим, чтобы сообщить генералу Шампионне 6 несчастье, постигшем его адъютанта, и обсудить меры, которые следовало принять в этих тяжелых обстоятельствах.

Предоставим Этторе Карафа взбираться по горным тропам, а сами, в расчете опередить его, направимся, с позволения читателей, по главной дороге, ведущей из Неаполя в Рим, — по той самой, какою ехал наш посол Доминик Жозеф Гара, — и, не останавливаясь ни у лагеря в Сессе, где маневрировали войска короля Фердинанда, ни у башни Кастеллоне близ Гаэты, ошибочно называемой гробницей Цицерона, без всякой задержки, обогнав даже коляску нашего посла, которую галопом мчит четверка лошадей, так что она быстро движется по склону Кастеллоне; тем не менее, мы ее опередим в Итри, где Гораций, направляясь в Брундизий, отведал угощение Капитона и переночевал у Мурены: Murena praebente domum, Capitone culinam. 50

Теперь же, то есть в ту эпоху, куда наше повествование переносит читателей, городок Итри более не urbs Mamurrarum 51; в числе его четырех с половиною тысяч обитателей уже нет людей столь знаменитых, как прославленный римский законник или зять Мецената.

К тому же мы не нуждаемся здесь в пище, и проситься на ночлег нам не надо; речь идет лишь об остановке на несколько часов у местного каретника, где наш посол не преминет к нам присоединиться, ибо он ехал по очень плохой дороге.

Дон Антонио делла Рота — так именуют его не только за благородное происхождение, которое он возводит к испанцам, но и за особое изящество, с каким он придает столь непокорному ясеню и вязу форму колеса, — живет в доме возле почтовой конторы, напротив гостиницы «Del Riposo d'Orazio» 52, в чем сказывается и предусмотрительность, и ум ее хозяина. Название гостиницы говорит о притязании на честь занимать то самое место, где некогда стоял дом Мурены. Дон Антонио делла Рота весьма прозорливо рассудил, что, обосновавшись возле почтовой конторы, где путникам приходится менять лошадей, и против гостиницы, где они закусывают, привлеченные напомнившей им о себе античностью, он может быть уверен, что ни одна повозка, разбитая всем известными дорогами, где карета самого Фердинанда дважды опрокидывалась, не преминет остановиться здесь для починки.