Эпоха единства Древней Руси. От Владимира Святого до Ярослава Мудрого - Сергей Цветков

Польский король Болеслав I Храбрый. Рис. из книги А. Гваньини «Описание Европейской Сарматии»

До сих пор у Болеслава не было повода беспокоиться за свой восточный тыл, так как у наследников Владимира хватало других забот, нежели затевать заварушку на русско-польской границе. Но вокняжение в Киеве Ярослава заставило его задуматься над кардинальной перегруппировкой своих сил. Восстановление политической целостности Русской земли сулило Болеславу крупные неприятности, ибо Ярослав, как никто другой, был заинтересован в военно-политическом ослаблении Польши, которая одна только и могла доставить Святополку необходимые средства для борьбы за киевский стол.

Символическое изображение коронации Генриха II

В 1017 г. случилось худшее из того, чего мог опасаться польский князь. Генрих II и Ярослав, как и подобает естественным союзникам, протянули друг другу руки и заключили военный союз против Польши. Надо отдать должное Болеславу — в этой критической для него ситуации он не потерял присутствия духа и сумел расстроить замыслы своих врагов. Сначала он пустил в ход дипломатические увертки, мороча императору голову призрачной надеждой на мирное завершение конфликта и одновременно выпрашивая у киевского князя руки его сестры Предславы. Ярослав ответил твердым отказом, Генрих колебался, но так или иначе Болеслав добился своего: в стане его противников возникло некоторое замешательство.

В результате, когда летняя кампания все-таки началась, союзники не сумели согласовать совместные действия. Генрих выступил против Болеслава первым, потерпел неудачу и в октябре—ноябре, так и не дождавшись вестей от Ярослава, дал согласие на заключение перемирия с Польшей. Только затем, пишет Титмар, он узнал, «что король Руси, как и обещал ему через своего посла, напал на Болеслава, но, овладев [неким] городом, ничего более там не добился»[199]. Сверяя это известие с сообщением Новгородской I летописи о том, что в 1017 г. «Ярослав иде к Берестию», можно заключить, что Брест, вероятно, и был тем городом, взятием которого ограничились военные успехи Ярослава[200]. Вместо того чтобы идти вперед на соединение с Генрихом, он должен был поспешить на выручку собственной столице, под стенами которой нежданно вырос печенежский табор. Нападение печенегов на Киев в 1017 г.[201], несомненно, было частью стратегического плана Болеслава по разъединению германо-русской коалиции. Киевляне продержались в осаде до подхода княжеского войска. С прибытием Ярослава было решено дать печенегам сражение. «Злая сеча» продолжалась весь день, «и едва к вечеру одоле Ярослав». Печенеги были разгромлены наголову, множество их потонуло в Сетомле (приток Почайны) во время бегства.

Неудача сломила Генриха. Император расторг союз с Ярославом. 30 января 1018 г. в Будишине (Баутцене) был подписан польско-немецкий мирный договор. Несмотря на одержанную победу, Болеслав не стал раздражать Генриха какими-то новыми требованиями, удовольствовавшись подтверждением своих ленных прав на Лужицкую и Мейсенскую марки, приобретенные им по Мерзебургскому договору 1013 г. Сверх того он почел за благо породниться с саксонской знатью и через несколько дней после заключения Будишинского мира, даже не дождавшись окончания Великого поста, женился (в четвертый раз) на дочери мейсенского маркграфа Эккехарда Оде, чем вызвал строгое нарекание со стороны Титмара, нашедшего, что неуместная поспешность польского князя не позволяет осенить данный брак церковным благословением.

Похоже, что на переговорах в Будишине не был обойден вниманием и русский вопрос. Болеслав, кажется, добился от Генриха прямой санкции на военные действия против Ярослава, тем самым превратив свой будущий поход на Киев в официальное предприятие Священной Римской империи. На это указывает как участие в русском походе 1018 г. крупного немецкого отряда, так и последующее сообщение Титмара, что, уже находясь в Киеве, Болеслав отправил посольство «к нашему императору, чтобы и далее заручиться его благосклонностью и поддержкой, уверяя, что все будет делать согласно его желаниям».

Святополк, со своей стороны, видимо, тоже предоставил залог верности императору. В чем это выразилось, можно догадаться по титулатуре Болеславова зятя в сочинении Титмара. Дело в том, что если Ярослава немецкий хронист последовательно именует rex — «король», то по отношению к Святополку он столь же неизменно пользуется термином довольно неопределенного содержания senior, то есть что-то вроде «господин». Что стоит за этим различием, поясняет А.В. Назаренко: «Применение к древнерусским князьям, причем необязательно только киевским, титула rex — обычная практика западноевропейских латинских источников… Учитывая, что и Титмар, и другие немецкие источники его времени регулярно титулуют польских, чешских, полабских князей dux (титулом принятым для немецких герцогов), некоторые историки усматривали в титуле rex признание могущества Руси. Такое мнение выглядит слишком прямолинейным. Несомненно, с титулом rex у Титмара ассоциируется некоторая сумма политической власти… Но не этот момент был определяющим. Помимо Владимира и Ярослава, титул rex в хронике применяется к английским королям, венгерскому королю Иштвану (Стефану) I, скандинавским конунгам, причем не только известным королям объединенной Дании X — начала XI в. Харальду Синезубому и Свену Вилобородому, но и местным конунгам. Легко прийти к выводу, что dux (или, реже, senior) Титмар именует правителя, включенного в политико-юридическую систему Германской империи (полабские и чешские князья, равно как и польские — по крайней мере, применительно к части своей территории — с точки зрения немецкой стороны были вассалами Империи), тогда как rex — напротив, находившегося вне этой системы. Таким образом, различие проведено не по принципу политического могущества, а по принципу суверенитета». Если наблюдения известного медиевиста верны, то это значит, что Святополк, пускай и формально, согласился на то, чтобы получить княжение в Русской земле из рук императора в качестве лена, то есть на правах имперского вассала.