Мэнсфилд-Парк - Джейн Остин

Тщетно она взывала к нему:

— Прошу вас, сэр, не надо… прошу вас, мистер Крофорд, — дважды повторила Фанни, тщетно пытаясь уклониться. Но все так же напористо, хотя и негромко, все в том же близком соседстве, он опять и опять повторял те же вопросы. А ею сильней и сильней овладевало волнение и недовольство.

— Как можно, сэр? Вы, право, удивляете меня… Как же так можно? Я просто поражена…

— Я вас удивляю? Вы поражены? Что ж вам непонятно в этой моей просьбе? Я готов тотчас же вам объяснить, чем вызваны мои неотступные просьбы, мой интерес ко всему, что вы выражаете и делаете, мое теперешнее нетерпеливое любопытство. Вам не придется долго поражаться.

Фанни не удержалась от еле заметной улыбки, но не вымолвила ни слова.

— Вы покачали головой, когда я сказал, что не хотел бы исполнять обязанности священника постоянно. Да, при этом самом слове «постоянно», я не боюсь его повторить. Я готов произнести его по буквам, прочесть его, написать. Не вижу в нем ничего, что вызывало бы тревогу. А вы видите?

— Пожалуй, сэр, — сказала Фанни, не в силах долее отмалчиваться. — Пожалуй, сэр. Я пожалела, что вы не всегда понимаете себя так хорошо, как в ту минуту, когда это говорили.

В восторге оттого, что наконец заставил ее заговорить, Крофорд преисполнился решимости не дать разговору иссякнуть; и бедняжка Фанни, которая надеялась, что такой жестокий упрек заставит его замолчать, с грустью убедилась, что ошиблась и что любопытство его теперь направлено лишь на другой предмет и один набор слов уступил место другому. Ему непременно требовались от нее какие-то объяснения. Как не воспользоваться таким удобным случаем. С тех самых пор, как он виделся с нею в кабинете ее дядюшки, не было у него такого случая и до отъезда из Мэнсфилда, верно, уже и не будет. Леди Бертрам, сидящую по другую сторону стола, можно не принимать в расчет, она скорее всего, по обыкновению, дремлет, а Эдмунд все еще поглощен объявлениями.

— Что ж, — сказал Крофорд после множества стремительных вопросов и неохотных ответов, — теперь я счастливей прежнего, потому что яснее понимаю ваше обо мне сужденье. Вы полагаете, что я непостоянен, легко поддаюсь минутной прихоти, соблазну, легко забываю. При таком мнении не удивительно, что… Но мы еще посмотрим. Нет, не словами постараюсь я убедить вас, что вы несправедливы ко мне, я не стану вам говорить, что привязанности мои прочны. Мое поведение само скажет за меня, разлука, расстоянье, время скажут за меня. Они докажут вам, что если кто и заслуживает вас, так это я. Конечно же, вы несравненно благороднее меня душою, это я знаю. У вас есть достоинства, какие, как мне прежде казалось, в такой степени ни в ком не встретишь. В вас есть что-то ангельское, сверх того — не просто сверх того, что видишь, ибо ничего подобного увидеть нельзя — но сверх того, что можно было бы вообразить. И все-таки меня это не пугает. Вас можно добиться, вовсе не сравнявшись с вами достоинствами. Об этом нечего и мечтать. Лишь тот, кто видит ваши достоинства, и сильней, чем кто-либо другой, их боготворит, и преданнее всех вас любит, лишь тот и может надеяться на взаимность. На этом и покоится моя уверенность. По этому праву я заслуживаю вас и заслужу. Я слишком хорошо вас знаю и потому питаю самые горячие надежды, пусть только вы убедитесь, что привязанность моя такова, как я говорю. Да, милая, прелестнейшая Фанни… Нет (спохватился он, увидев, с каким неудовольствием она отшатнулась от него)… прошу прощенья. Наверное, я еще не вправе… Но каким же еще именем мне вас называть? По-вашему, в мыслях моих я называю вас как-нибудь иначе? Нет, весь день напролет я думаю о «Фанни», о «Фанни» грежу всю ночь. В этом имени воплотилась такая прелесть, что оно одно заключает в себе ваш образ.

Фанни с трудом усидела на месте, она уже готова была встать и уйти, хотя представляла, как открыто он этому воспротивится, но тут с облегченьем услышала приближающиеся шаги, которых давно ждала и не понимала, отчего они так непостижимо задержались.

Торжественная процессия во главе с Бэдли внесла чайный поднос, чайник, сладкие пироги и освободила Фанни, и телом и душой, от мучительного плена. Крофорд вынужден был отойти. Наконец-то она свободна, при деле, защищена от него хлопотами у чайного стола.

Эдмунд не без удовольствия вновь стал одним из тех, кто мог и говорить и слушать. И хотя беседа Крофорда с Фанни показалась ему поистине долгой, и хотя, глянув на Фанни, он только и увидел досадливый румянец, он хотел надеяться, что столь долгий разговор не мог не принести хоть какую-то пользу тому, кто его начал.

Эдмунд решил, что лишь от Фанни будет зависеть, станут они говорить об ее отношениях с Крофордом или нет, и, если она не заговорит первая, он ни за что этого не коснется; но прошло дня два взаимной сдержанности, и отец вынудил его переменить решение и попытаться употребить свое влияние на Фанни в пользу своего друга.

День отъезда Крофорда, очень близкий день, был уже назначен, и сэр Томас рассудил, что до того, как молодой человек покинет Мэнсфилд, неплохо бы сделать еще одну попытку в его пользу, укрепить его надежды, чтоб ему было легче сдержать все свои обеты и клятвы в неизменности своего чувства.

Сэр Томас был сердечно заинтересован, чтобы в этом мистер Крофорд оказался на высоте. Он желал, чтобы тот являл собою образец постоянства, и почитал, что всего верней для этого не испытывать его слишком долго.

Эдмунд охотно уступил уговорам отца вмешаться: он желал знать, каковы чувства Фанни. Прежде, когда у ней возникали какие-нибудь сомнения, она всегда советовалась с ним, и при его глубокой привязанности к ней ему трудно было мириться с тем, что сейчас она отказывала ему в доверии; он надеялся быть ей полезен, конечно же, он будет ей полезен, кому еще откроет она свое сердце? Если у ней нет надобности в совете, ей, должно быть, надобна поддержка, которую дает беседа с другом. Фанни, отдалившаяся от него, молчаливая, замкнувшаяся в себе, — это так неестественно; он должен пробиться к ней, и сделать это тем легче, что она, конечно же, сама этого хочет.

— Я поговорю с нею, сэр. Воспользуюсь первым же случаем, когда смогу поговорить наедине. — Таков был ответ Эдмунда после всех этих мыслей; а когда сэр Томас сказал, что Фанни как раз прогуливается одна в аллее, он тотчас же к ней присоединился.

— Я хотел бы погулять с тобою, Фанни, — сказал Эдмунд. — Ты не против? (И он подал ей руку.) Мы уже давно не гуляли вместе в свое удовольствие.

Фанни согласилась со всем сказанным скорее не словами, но всем своим видом. Настроение у ней было подавленное.

— Но, Фанни, чтобы погулять в свое удовольствие, недостаточно просто пройтись вместе по дорожке, — через минуту прибавил Эдмунд. — Ты должна поговорить со мною. Я знаю, тебя что-то беспокоит. И знаю, о чем ты думаешь. Ты ведь не предполагаешь, будто мне ничего не известно. Неужто я должен узнать обо всем от кого угодно, только не от самой Фанни?

Фанни тотчас же ответила ему, и взволнованная и удрученная:

— Если ты слышал про это от кого угодно, так мне нечего тебе рассказать, кузен.