Направленный взрыв - Фридрих Незнанский

В спецпсихзоне было два Федора: Федор-злой и Федор-добрый. Так за глаза называли двух врачей пациенты. Федор-добрый — это врач третьего отделения Полетаев, а Федор-злой — естественно, главврач Кузьмин.

Почему за Кузьминым закрепилось прозвище «злой», никто не знал, но так уж было. Федор Устимович редко повышал голос, часто, но сухо и дежурно улыбался, когда спрашивал о самочувствии больных. Но все равно он был Федором-злым. Видимо, так его звали оттого, что он любил за любой, пусть даже самый незначительный проступок больного удваивать дозу вводимых препаратов.

А Федор-добрый потерял покой и сон. Не по дням, а по часам он из врача переквалифицировался в следователя, разгадывающего таинственные совпадения и малопонятные случаи, то и дело происходящие в психзоне.

Волосы буквально зашевелились у него на голове, когда он начал сопоставлять факты. Месяц назад один из больных первого отделения по кличке Куркуль напал на контролера, и тот, обороняясь, выбил ему глаз. Очень странно, как это мог Куркуль напасть, когда он, оглушенный лекарствами, еле ноги таскал. Однако Куркуль две недели ходил с глазом, заклеенным бинтами. Две недели назад во втором, кошкинском, отделении появился еще один одноглазый. Другой больной, бывший статист Мариинского театра, суетливый балерун, сказал, что не помнит, где потерял глаз. С ним случился обморок во время трудотерапии, когда он подметал двор, — видимо, упал и наткнулся лицом на лопату. Кошкин, как хороший анатом, продезинфицировал и зашил рану. Но одноглазый бывший солист, несмотря на потерю глаза, так же, как и прежде, постоянно пребывал в легкой эйфории, в день раз по сто подпрыгивал, бил нога об ногу, и неважно, что было в руках — лопата, метла или тарелка с кашей, — крутился на одном месте, делая различные па и вставая в классические балетные позиции.

Одним словом, балерун был по-прежнему вполне счастлив в своем болезненном состоянии. Так что кто-нибудь вполне мог даже подумать: а зачем, собственно, счастливому оба глаза?..

Федя Полетаев был абсолютно уверен, что если он снова окажется в подвале Кошкина и откроет второй контейнер, то обнаружит там глаза двух психов. И от этой уверенности волосы вставали дыбом и мороз продирал по коже.

Турецкий, как внушил ему врач Полетаев, пробовал заказывать себе сны. Перед тем как заснуть, он настойчиво просил кого-то послать ему хоть какое-то видение из прошлого. И по-прежнему видел одни кошмары.

Война 1812 года, Наполеон, и он — Турецкий — воюет на стороне Наполеона с русскими войсками. Говорит по-французски, хотя прекрасно понимает даже во сне, что сам французского языка, на котором говорит что-то Наполеону, не знает. Бонапарт отвечает Турецкому, естественно, на французском, Турецкий соглашается, отдает честь, хотя что ему говорил Наполеон — опять-таки неизвестно.

Проснувшись среди ночи, Турецкий долго пытался разгадать этот сон. Но безрезультатно. Вернее, он пришел к результатам плачевным.

«Если снился Наполеон, значит, я действительно сумасшедший, — думал Турецкий, ворочаясь с боку на бок. — Еще не хватало, если в скором времени буду не только без памяти, но еще провозглашу себя императором Франции. Нет, лучше не мучить себя этими снами, которые до добра не доведут. Да, кажется, у меня определенно едет крыша, не стоит говорить Полетаеву о наполеоновских снах…»

Итак, подведем некоторые итоги, думал Полетаев.

С Кошкиным, кажется, все понятно. С Василием Найденовым тоже: он выполняет секретный заказ генерала, благодетеля нашей «тихой обители». Сергей Иванов — никакой не Сергей, лечит ли его Федор Устимович? Бесспорно, нет! Кому-кому, а мне ли не знать Кузьмина…

Тогда что он вводит лже-Иванову? С этим мы разберемся!.. Разберемся, что это за новый препарат.

Теперь в наличии новая загадка.

Недели две назад привезли, определили, естественно, к Кошкину, некоего Юрия Бриля, которому приклеили кличку Комиссар. Привезли его из Москвы. Федор Устимович о новеньком, естественно, мне не докладывал, дело Юрия я не видел… Кем он привлекался, по какой статье проходил? Кто проводил психиатрическую экспертизу — неизвестно.

Но этому Комиссару, пожалуй, больше, чем кому-либо из всех наших пациентов, лошадиными дозами закачивают галоперидол. Так что у Комиссара, у этого сорокалетнего, коротко стриженного, с интеллигентным лицом бывшего военного, прогрессирует синдром Паркинсона.

Комиссар, как и все, кому делают передозировку галоперидола, едва ползает по коридору на полусогнутых ногах, руки тоже согнуты в локтях, обильное слюноотделение. И, естественно, синдром «счета монет». Большой и указательный пальцы Комиссара постоянно шевелятся, точно он все время у кого-то безмолвно просит деньги.

Во время трудотерапии он не шьет, потому что не может управляться со швейной машинкой. Его определили на кухню мыть посуду. Но такое впечатление, что он не совсем уж беспамятный.

Надо бы выяснить, вдруг у него сохранились какие-то остатки памяти?

Приготовлением пищи в психзоне заведовала толстая баба, Зинаида Кирилловна, приходившая из деревни на несколько часов.

Под ее руководством трудились четыре женщины. В специальном маленьком флигеле, так называемом женском отделении, содержалось всего шестеро женщин — «психических дам», как про себя называл их Полетаев. Среди них была несчастная мать, выбросившая своих детей с пятого этажа, это была больная молодая женщина по имени Татьяна. Другие женщины совершили менее тяжкие преступления, но все были достаточно «не в себе». И вот четверо из них целый день не вылезали из кухни, готовили завтрак, обед и ужин. Им на подмогу присылали мужчин: чистить картошку, мыть посуду, катать бочки с квашеной капустой и мочеными яблоками.

У Полетаева было суточное дежурство.

Дежурство заключалось в том, что врач должен сутки находиться в зоне, присматривать за больными и ночевать на кушетке в ординаторской, с медсестрами или без — это уж на усмотрение самого врача.

Главврач Кузьмин свои дежурства проводил, естественно, в лаборатории.

Кошкин, теперь это ясно, занимался на дежурствах своими анатомическими изысканиями, которые, видимо, и составляли его маленький бизнес.

Войдя на вонючую кухню, которая насквозь пропахла кислой капустой и прошлогодним борщом, Федя Полетаев решил устроить скандал.

Он накричал на Зинаиду Кирилловну за то, что развела такую грязь, что уже месяц не травили тараканов. На полу лужи воды, а по углам — картофельные очистки.

Зинаида Кирилловна оправдывалась как могла, но Полетаев не стал ее слушать и отправился в посудомоечную, где медленно, словно сомнамбула, мыл посуду Комиссар, опуская алюминиевые тарелки сначала в таз с теплой, совершенно грязной водой, потом перекладывая их в таз с водой менее грязной.

Слюна из открытого рта клейкой нитью стекала с подбородка в один из тазов.

Федя Полетаев заговорил преувеличенно громко и недовольно, чтобы слышали и больные и повариха Зинаида Кирилловна: