Созидательный реванш - Юрий Поляков

— Вас недаром называют «социальным соглядатаем». Какие острые вопросы вы поднимаете в своем новом романе «Гипсовый трубач», вторая часть которого только что вышла в издательстве «АСТ»?

— Роман очень сложный по структуре. Там масса вставных новелл, различных линий: детективных, любовных, исторических, сатирических… Это моя самая многостраничная книга. А какие острые вопросы… Ну, например, мои герои, режиссер и писатель, приезжают в Дом ветеранов культуры, чтобы написать некий сценарий. Но в их творческий процесс врывается реальная жизнь с попыткой рейдерского захвата этого Дома и дорогущей земли, на которой он находится. Мои герои пытаются защитить бедных стариков, которые попали туда, сдав свои квартиры.

— Как вы относитесь к прогрессирующей безграмотности нашего общества? В сочинениях абитуриентов по пятьдесят грамматических ошибок! В лексикон крепко вошли слова «мочить», «кошмарить», «устаканить»… Сленг, жаргон, мат… Что вообще происходит с русским языком?

— Думать, что колоссальные историко-социальные катаклизмы, которые пережила наша страна, никак не отразятся на языке, смешно. Всегда, когда происходит крушение устоявшихся норм, государственных институтов, в язык общества вбрасываются жаргонизмы, слова-паразиты, сленг, варваризмы. Мы имеем то, что Семен Франк называл постреволюционной варваризацией общества.

Тем не менее язык развивается, огромное влияние на него оказывает повсеместная компьютеризация. Но это все переварится. После Октябрьской революции тоже резко упала и без того низкая грамотность. В ответ советская власть развернула ликбез по всей стране. Для того и существует государство, чтобы вкладывать деньги в образование и культуру, а не сокращать уроки русского языка, одновременно увеличивая платные факультативы для усиления грамотности. Зачем же тогда мы платим налоги?

— Юрий Михайлович, презентация второй части книги «Гипсовый трубач» проходила на Московской весенней книжной ярмарке. Интересно, а какие впечатления у вас от нее остались?

— Обычно я хожу на книжные ярмарки, чтобы отыскать какие-то новинки, которые в силу разных причин не доходят до «Литгазеты». Особенно это касается региональных издательств. Мне показалось, что как-то маловато в этом году было новинок. Не знаю, может быть из-за кризиса, но эта ярмарка сильно уступала и осенней, и даже прошлогодней, весенней.

— Когда-то нас называли самой читающей страной в мире. В последние годы все изменилось, и сейчас считается, что наши люди почти перестали читать книги. С другой стороны, на книжной ярмарке даже по будням толпилось очень много народу.

— Я думаю, этот тезис, что мы были самой читающей страной, являлся не совсем правильным, в нем был элемент саморекламы. Но и утверждение, что «наши люди перестали читать книги», тоже не верно. В этом есть какое-то самоунижение. Другое дело, что социализм был вообще своего рода «избой-читальней», у людей оставалось много свободного времени, которое тратили в основном на чтение. Но в те годы интерес к книгам не только складывался стихийно, но и поддерживался государством, была мода на чтение. Считалось неприличным не быть в курсе литературных новинок. Интеллигентный человек просто не мог не прочитать последние повести Катаева, недавно вышедший роман Юрия Трифонова или поэму Юрия Кузнецова. А сейчас, к сожалению, чтение перестало быть модным, во многом потому, что телевидение практически не занимается пропагандой чтения. Очень редко спрашивают у отцов державы, что они читают. Если писатель появляется на экране, то, как правило, его используют в политических целях, например, как Веллера, которого чаще других литераторов можно увидеть в телевизоре.

— Ну да, время и конъюнктура диктуют свои законы.

— И все же, на мой взгляд, никуда чтение из жизни наших людей не ушло. Изменилась пропорция серьезных и развлекательных книг. Раньше был большой интерес к серьезной литературе, и я убежден, что навык к серьезному чтению — это такой же национальный ресурс, как нефть и газ. Но за последнее 20-летие произошла перекодировка общества, прежде всего молодежи, на развлекательное чтиво. И это очень плохо.

— Ситуация изменилась и в том, что раньше писатели были учителями общества, властителями дум, сейчас этого уже нет. И какое место они занимают в общественной жизни сегодня?

— Да то же самое. Только сейчас они не видны, потому что раньше, если говорить образно, писатели стояли на сцене у микрофона, сейчас их засунули в суфлерскую будку. Поясню свою мысль. Я слежу за политической литературой, поэтому, слушая телевизионное выступление того или иного политолога, я про себя отмечаю: ага, это он позаимствовал у Александра Панарина, а вот здесь — у Сергея Кара-Мурзы, здесь — у Валерия Соловья, здесь — у историка Фурсова и так далее. Так что они с размахом пользуются интеллектуальными наработками писателей, хотя и никогда не ссылаются на них. Или другой пример. В свое время Парфенов снял фильм к двухсотлетию Пушкина. Поскольку я пушкинистикой занимался, то в текстах, которые он озвучивал с экрана, легко узнавал мысли, а иногда абзацы и целые страницы из различных трудов выдающихся пушкинистов. Помню, меня возмутили титры в конце фильма: галстук от такой-то фирмы, костюм от такой, парфюм (ну, какой Парфенов без парфюма!) от такой, и ни слова про тех классиков пушкинистики, мысли которых он попятил, выдав за свои. Как это называется?

— Чистой воды плагиат.

— Да, плагиат, но ведь все равно влияет-то на общество не Парфенов, а те писатели, у которых он позаимствовал мысли. Или вот совсем свежий пример. Недавно стартовал проект «Хребет России», в котором пермский писатель, знаток своего края Алексей Иванов, рассказывает о различных уголках Урала. И у меня сразу возникает вопрос, а зачем опять нужен в кадре Парфенов? Неужели мы не можем все эти сведения услышать из уст самого писателя? Он что, рылом не вышел? Нет, он гораздо симпатичнее Парфенова, в котором есть какая-то уксусная порочность. Зачем к писателю Иванову приставлять телевизионного комиссара, как во времена Гражданской войны? Но слушаем мы все-таки Алексея Иванова, а не Парфенова, который там за кадром поясняет, что сказал Иванов. А то мы вдруг неправильно поймем. Так что писатели не переставали быть властителями дум. Просто на их интеллектуальной ниве кормится огромное количество телевизионных и прочих долгоносиков — это такие сельскохозяйственные вредители…

— Ваши книги очень хорошо продаются. Скажите, как вам удается сочетать глубину и серьезность в своем творчестве с коммерческой успешностью?

— Очень просто. Я никогда не ориентируюсь на литературную моду. Например, если стали давать премии за чернуху, многие писатели тут же начинают писать чернуху, стали давать за какую-то невнятицу, якобы историческую, в духе «Хазарского словаря», некоторые бросаются писать именно так. И выходит целая библиотека «хазарских словарей», хотя и одного за глаза достаточно. Я всегда пишу о том, что внутренне меня волнует. А потом выясняется, что это волнует и других. Кроме того, я всегда помню, что книгу будут читать обычные люди, а не филологи с замусоренными мозгами. Уверен: писатель — это не тот, кто пишет, а тот, кого читают. Стараюсь учиться в этом отношении у классиков, потому что большинство наших классиков были писателями, весьма востребованными современниками. Возьмите Чехова, Достоевского, Толстого, Куприна, Бунина… Помимо всего прочего они были еще и высокооплачиваемыми писателями. И попытка навязать нам сейчас в литературные авторитеты авторов, чьи книги не покупаются, не соответствует нашей традиции. Например, некий писатель, не буду называть его имени, около года назад стал лауреатом премии «Нацбестселлер», и мы для интереса позвонили в сеть магазинов «Московский дом книги». Выяснилось, что за два месяца продано шесть экземпляров книг этого писателя. Ничего себе бестселлер! О чем тут говорить?