Пинхас Рутенберг. От террориста к сионисту. Том I: Россия – первая эмиграция (1879–1919) - Владимир Хазан
Шрифт:
Интервал:
По возвращении в Петербург я исполнил его просьбу и с тех пор долго не встречал его, так как к сионистской партии не принадлежал8.
В отсутствие документов нет полной уверенности, что развод состоялся официально. По крайней мере, как вытекает из письма Рутенберга, которое он написал Хоменко спустя восемь лет (приведено в L 1), развод de jure оформлен не был, и супруги существовали раздельно только de facto (не случайно он говорит о разрыве двенадцатилетней давности, т. е. ведет отсчет от 1909 г.).
Помимо беловой копии этого письма, в RA сохранился его черновой вариант, который несколько отличается своим содержанием. Полагаем, что для прояснения тех чувств, которые вызывало в Рутенберге его семейное положение, имеет смысл привести и этот черновик (чтобы не повторяться, места, имеющиеся в приведенной копии, заключены в угловые скобки и заменены отточиями):
Никого не обвиняю в своем положении «одинокого мужчины». Вообще не привык никого обвинять в своих бедах и неудачах. Значит, так было на роду написано. От обязанностей своих отцовских не отказываюсь и никогда не откажусь – на этот счет ты должна быть спокойна.
Жизнь свою я строю так, как считаю правильным для себя и других. Свой долг я должен исполнить не только по отношению к моим детям, но и к моему народу, с которым теперь связан смертными узами. И исполню.
С дороги этой не сверну, чего бы мне это не стоило. Ты мое слово знаешь.
Ты можешь быть уверена в моем уважении к тебе как матери моих детей. Нет смысла, да и желания ворошить прошлое. Никаких претензий к тебе я не имею, и думаю, что и ты не должна их иметь.
Детей обними за меня.
Уважительный привет Александре Петровне9.
Савинков, один из немногих, с кем Рутенберг был откровенен относительно своего желания «расправославиться», становится для него в это время неким, что ли, «пробным камнем» растущего национального самосознания. За иронической маской и относительно «мирными», хотя и достаточно едкими выпадами в его адрес у Рутенберга росла и накапливалась эмоциональная критическая масса, которая в недалеком будущем даст свои неизбежные плоды, когда между ними будет прочерчен – памятуя общее прошлое и отнюдь, конечно, не юдофобскую натуру друга, пусть и не резко окончательный, но все-таки вполне ощутимый – водораздел. С годами возникшую в их отношениях трещину образовали многие и разные эпизоды, которые Рутенберг, дороживший этой дружбой, тем не менее воспринимал как «инциденты». Каждый из них в отдельности, возможно, мог бы претендовать на разъяснение, но в своем скоплении и сцеплении они создавали то молчаливое и холодное взаимоотторжение бывших товарищей, которое принадлежало не рациональной, а скорее стихийно эмоциональной сфере. Кажется, в конце концов (мы коснемся этого более подробно в IV: 1) сбылось опасение Рутенберга из его письма Савинкову от 21 декабря 1914 г.:
…эти «инциденты» между нами заставляют меня думать, что мы можем стать большими врагами.
Ср. в письме от 14 мая 1913 г.:
Не знал, куда девать вчерашний день. Поехал было к тебе. Но по дороге раздумал. Пришлось бы говорить о еврейском вопросе с тобой, и ты знаешь, до чего договорились бы. Так лучше. Поэтому и не доехал до тебя10.
На протестующую, по всей видимости, реакцию Савинкова он ответствовал в письме от 22 мая 1913 г.:
Ни дворянского твоего прошлого, ни писательского твоего настоящего оскорблять отнюдь не имел в виду. А питая нежные друг к другу чувства и не будучи солидарны по частному «вопросу», мы просто оного касаться не будем11.
Все-таки и в этом – крайнем – случае «трения» с Савинковым представляли не столько «персональное», сколько в своем роде «идеологическое» расхождение, подчиненное служению разным идеалам и интересам. Начало этому расхождению было положено в наступившей для Рутенберга новой поре – осязаемо зреющей национальной самоидентификации. В письме от 25 мая 1913 г. он писал Савинкову:
Или я дурак, или ты поглупел, или Наталья Сергеевна дура12. Но ни первое, ни второе, ни третье не представляется мне соответствующим действительности. А потому продолжаю ничего не понимать. А все-таки, неужели тебе не стыдно было просто говорить о том, что не хочу иметь с тобой никакого дела из-за твоего антисемитизма. Ведь нелепо!!!
Если писал тебе, что ехал и не доехал, то подумай, вопрос ведь важный, очень важный для меня, сильно меня последнее время беспокоящий, очень сложный, в котором покуда не разобрался и о котором поэтому мне неприятно и тяжело спорить покуда. Ибо если ты прав, то и я прав, и между нашими правдами должен быть логический привод, связь.
Но почему все это должно влиять на наши личные с тобой отношения?
Может, ты напутал?..
Вот что.
Об антисемитизме говорить с тобой будем еще. А об отношениях наших с тобой больше ни слова. Неловко13.
В письме от 5 июня 1913 г. Рутенберг сообщает ему же, что, читая романы и книги по истории искусства, не забывая синематограф и кафешантан, он в то же время изучает древнееврейский язык и сочинения антисемитов14. А 14 июля 1914 г. небезъязвительно парирует какое-то неведомое нам и открывающееся только из контекста автосопоставление Савинкова с Пуришкевичем:
Милый друг мой. На Пуришкевича ты похож только шевелюрой. А под оной у тебя все устроено по Маркову Н-му15.
Вершиной выражения отношения к Савинкову и к тем недавно еще близким по революционной борьбе и, несомненно, достойным уважения людям, но ныне стоящим вне его, Рутенберга, нового мира и нового круга интересов, явился следующий пассаж из брошюры «De natzionale wiedervaflevung von dem yidi-shen folk», вышедшей в 1915 г. в Нью-Йорке, но писавшейся и завершенной еще в Италии:
Отчего те неевреи, – задавался риторическим вопросом Рутенберг, – к которым я отношусь с величайшим почтением и которые даже близки мне, являются моими товарищами, революционерами, почему они, за редким исключением, в чем я, впрочем, также сомневаюсь, не любят евреев, почему в глубине души они – антисемиты? (Ben-Ami 1915: 17)
Вопрос, который имплицировал фигуру Савинкова (после приведенных фрагментов из писем к нему в этом, как кажется, не может быть никаких сомнений), и впрямь был риторический, обращенный более к самому себе, нежели к тому, к кому он формально относился.
* * *
Стала рассасываться и забываться недавняя драма с эсеровским ЦК. Бытовые проблемы, поиск хлеба насущного занимали в жизни Рутенберга все больше и больше места. Он окончательно поселился в Генуе, переключил свои интересы на гидротехнику, проблемы ирригации юга Италии. Разработал систему плотин для высокого напора воды и создал оригинальную модель водомета. Постепенно стали появляться заказчики, заинтересованные плодами его работы. Рутенберговский проект стал популярным в Италии, патент на него приобрели в Южной Америке.
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!