Сумасшедшая одержимость - Даниэль Лори

запланировала на прошлой неделе по поводу противозачаточных. Было похоже, что они мне уже были не нужны, но я все еще отказывалась верить, что беременна. Меня напрягало кровотечение и его потенциальные причины. И я волновалась о том, что не принимаю дородовые витамины, о бокале вина, который выпила за ужином, и о жестком сексе, что был у нас в промежутках. Хотя последнее, вероятно, меня сюда и привело, так что, может, страх был немного иррационален.

Перед визитом к врачу я сделала две остановки. Одну в банке, одну у Вал. Я всучила ей в руки двадцать тысяч, как только она открыла дверь в своем шелковом халате. Ее смех преследовал меня всю дорогу до тротуара.

Сидя в комнате ожидания, я отправила Кристиану сообщение с просьбой встретиться в полдень. Оно отметилось прочитанным, но он ничего не ответил. Пухленькая медсестра с дружелюбной улыбкой выкрикнула мое имя. Я вытерла вспотевшие ладони о платье, глубоко вздохнула и пошла за ней.

Это называлось прорывными кровотечениями. Учитывая, что я была уже одиннадцать недель как беременна и УЗИ не выявило никаких проблем, доктора это никак не взволновало. По моим прикидкам, это значило, что забеременела я в самый первый раз, когда мы с Кристианом занялись сексом. Меньшего от этого человека ожидать не стоило.

В полдень я сидела на лавочке с пакетом, набитым всеми дородовыми витаминами, которые только нашлись в аптеке, а еще с восторгом и страхом перед неизвестным. Я боялась за ребенка, боялась, что все испорчу, потому что у меня самой было не лучшее детство, чтобы извлекать из него уроки. Но впервые в жизни мне казалось, что что-то пошло как надо.

Теперь нужно было только, чтобы Кристиан тоже так решил.

Я оторвала кусок хлеба.

– Эй, цыпа-цыпа.

– Пытаешься понять, как дошла до жизни такой?

Мое сердце замерло от гулкого звука его голоса, но я не сразу подняла на него взгляд. Зрительный контакт вызвал бы слишком много эмоций, а я еще не была к этому готова.

Я сглотнула.

– Пробую для себя новую карьеру птичницы.

– А. Кажется, тебе лучше остаться в азартном бизнесе, – сказал он, когда все голуби развернулись в противоположную от нас сторону.

– Все с чего-то начинают.

– Обычно начинают все-таки повыше, чем с амбициозного безделья в парке и попытки покормить толстых голубей.

– Звучишь как импрессионист.

В его голосе зазвучало веселье.

– Я думаю, ты хотела сказать «пессимист».

Я наконец посмотрела ему в глаза. Синий. Его взгляд держал меня и не отпускал. Он больше не был льдом; он был поздними вечерами, грубоватыми руками, русскими словами и тяжелыми сердцами. Его костюм и прическа были, как и всегда, безупречны, но усталость проглядывала в его глазах.

– Ты вчера не вернулся домой, – тихо сказала я.

– Я остался на работе. – Он сжал зубы. – Не могу спать на другой стороне коридора от тебя.

– Я ночевала в твоей кровати.

В его глазах схлестнулись смятение и замешательство.

– Почему?

Я встала и пошла ему навстречу.

– Меня не волнует, что было в твоем прошлом. Это неважно. И если ты думаешь, что я стану смотреть на тебя иначе из-за того, что случилось с тобой в детстве, или из-за того, что ты совершил, то ты совсем меня не знаешь.

Смотря поверх моей головы, он задумчиво заиграл желваками.

– По твоей реакции так не скажешь.

– Это было не из-за того, что ты мне рассказал… а потому что я беременна, Кристиан.

Он уронил взгляд на мое лицо, ища в нем что-то, а потом его глаза наполнились чем-то греховно-темным и довольным.

– Ты уверена?

– На сто процентов. Я знаю, это все очень внезапно, учитывая, как мы были осторожны…

Он коснулся моего лица ладонью, проводя большим пальцем по щеке.

– Moya zvezdochka.

Я чувствовала, как его рука дрожит от облегчения, и у меня перехватило дыхание. Внезапно я поняла, что передо мной стоял мужчина, с которым я бы хотела прожить эту жизнь. Счастье отскакивало от стенок моей грудной клетки, почти до боли.

Он стер слезу с моей щеки.

– Ты счастлива?

Я кивнула.

– Очень счастлива.

– Хорошо, – хрипло сказал он.

А потом обнял меня за талию и прижал к себе так, что я могла слышать, как быстро бьется его сердце. Он прислонился своим лбом к моему, обволакивая своим теплом и знакомым, головокружительным запахом сандалового дерева и денежных купюр.

– Не боишься, что я вернулась только потому, что забеременела?

– Какая разница почему. Главное, что ты здесь, со мной.

– Звучит как не очень здравое мышление.

Он слегка улыбнулся.

– О, ты даже не представляешь насколько.

Я поднялась на цыпочки и поцеловала его. Тепло разлилось в моей груди и выплеснулось в кровь. Он придержал мое лицо и ответил на поцелуй. Медленно и мягко, но так глубоко, что я почувствовала его сердцем.

Я выдохнула ему в губы:

– Скажи еще раз, что любишь меня.

– Я люблю тебя, malyshka.

– Я тоже тебя люблю, знаешь?

Он замер, а потом издал глубокий грудной рык. Он поднял меня так, чтобы наши глаза были на одном уровне, легонько поцеловал меня в губы, а потом хриплым и почти извиняющимся тоном сказал:

– Я теперь никогда тебя не отпущу.

Я не знала, как это все так вышло. Или какими будут следующие несколько лет, да что там, дней. Или с какими проблемами мы столкнемся. Я была уверена только в одном. Идя по улице с пакетом хлеба и горой витаминов, я держала под руку одного из самых аморальных мужчин этого города…

И знала, что люблю его.

Эпилог

Кристиан

Год спустя

Тук, тук, тук.

Тишину наполняло тиканье часов и сильное любопытство, пока Саша Тейлор наблюдала за движением моего пальца на подлокотнике.

– Не думала, что снова увижу вас в моем кабинете.

– Почему?

– Люди ходят к психотерапевту – которым я, кстати, не являюсь – за советом или чтобы пожаловаться на свои проблемы. Вы не любите делать ни того, ни другого.

Я опустил взгляд на американский четвертак, который крутил в пальцах.

– Вы верите в судьбу, Саша?

– Верю.

– Почему?

Она наклонила голову набок.

– Я не религиозна, но недостаточно наивна, чтобы верить, что все вокруг можно объяснить без какого-то вмешательства извне.

– Я всегда думал, что, если буду верить в судьбу, не смогу верить в свободу выбора, – задумчиво сказал я, поворачивая монету так, чтобы от нее отразилось солнце. На ней был выбит 1955 год, а серебро затерлось и потускнело. Двадцать девять лет назад, когда я