Записки датского посланника при Петре Великом. 1709–1711 - Юст Юль

12-го. В этот день русские, придерживаясь старого, так называемого юлианского стиля, празднуют Новый год. Все министры были званы на обед к князю Меншикову. В числе других (гостей) присутствовали также шведы: граф Пипер, генерал Рейншильдт, генерал Левенгаупт и секретарь Цедерьельм. Граф Пипер, несмотря на все несчастья, постигшие его (самого), так и его государя, хвастал и говорил так необдуманно, что нетрудно был заключить, что он особенным умом не отличается. (Что касается) Рейншильда и Левенгаупта, (то) из их разговора, напротив, можно было заметить, что, не поступаясь должным уважением к своему государю и королю, они все же лучше умели сообразоваться с обстоятельствами.

В полдень, по окончании служения, с (крепостного) вала и на Адмиралтейской верфи выпалили изо всех орудий, (а) вечером, как раз против окон герцога Курляндского, был сожжен фейерверк.

13-го. Герцог Курляндский покинул (Петербург). Вследствие недостатка в лошадях он вынужден был оставить (здесь) более половины своих людей и вещей, за коими имел в виду выслать впоследствии тех самых лошадей, на которых выехал. Герцог пустился в путь больной. Причинами (его нездоровья) были чрезмерное питье и разные испытанные им в Петербурге неприятности. Так, например, князь Меншиков постоянно местничался с ним и вообще, при всяком (случае), делал ему обиды, какие только мог измыслить. Перед отъездом из Петербурга из обещанных по свадебному договору 100 000 рублей герцог получил всего 50 тысяч, (да и то лишь) после долгой беготни, канючанья и (раздачи) многочисленных подарков. На этих (50 тысячах) герцогу пришлось помириться.

14-го. Батальон Преображенского полка, живший здесь на зимних квартирах, ушел в Москву.

18-го. Выше было сказано, что я получил из Архангельска известное количество припасов для моего хозяйства. Но так как мне предстояло ехать в Москву и я знал, что вино и другие припасы, если б я взял их с собой, подверглись бы дорогой порче вследствие сильного мороза, то я пригласил к себе кушать царя со всем его двором, министрами, генералами, адмиралами, офицерами, а также всех находящихся здесь иностранных посланников, во всем более ста человек. На этом пиру (гостями) и их слугами — последних здесь приходится угощать и спаивать так же, как и их господ, — было выпито 100 литров secq (испанского?), 100 литров шампанского, 100 литров бургонского, 100 бутылок английского пива и (сверх того) целая бочка французского вина Croix du Mont, — так что пир этот стоил мне более 500 ригсдалеров.

26-го. Получена печальная весть (о смерти) герцога Фридриха-Вильгельма Курляндского. Умер (он) в Дудергофе, в 30 верстах от (Петербурга). В тот же день вдова его, герцогиня, вернулась со своей свитой в (Петербург). Тело (покойного), брошенное на две доски, оставалось в Дудергофе до тех пор, пока не представилась возможность отвезти его в Курляндию.

В этот день меня посетил упоминаемый выше духовник царя. Смерть герцога послужила (нам) поводом к разговору о (состоянии) человеческой души после смерти. Царский духовник объяснил мне, что по верованиям (как) его (самого), (так) и всех (православных) душа человека, по выходе из тела, в течение сорока суток носится кругом его останков, прежде чем лететь на небо или в преисподнюю; о чистилище (русские) не упоминают — они в него не верят. На таковое пребывание (души возле тела) духовник указывает как на причину того, что панихиды по умершим служатся в самый день его смерти, затем на 3-й, на 9-й, на 20-й и на 40-й день. Впоследствии (заупокойные службы совершаются) ежегодно в годовщину смерти покойного, до тех пор пока остается кто-либо, желающий расходоваться на милостыни, молитвы, обедни и тризны. Русские говорят, что душа человека, в сущности, летит на небо, но по дороге встречает разные великие и тяжкие грехи, которые совершил этот человек: убийство, воровство, прелюбодеяние, разбой и т. и. (Грехи) эти мешают полету души на небо, (но) молитвы живущих, по верованию (русских), устраняют их, разве только умерший такой безбожник, что повинен в семи подобных грехах и душа его остановлена на (своем) пути семь раз. На (судьбу) такой (души) заупокойные обедни не имеют ни малейшего действия.

27-го. В Петербург прибыл генерал Вейде. (Он) был обменен на генерала Штрэмберга, рижского коменданта и губернатора лифляндского. (Обмен) этот является обстоятельством довольно странным. По сдаче Риги Штрэмбергу, в силу выговоренных им условий, должна была быть предоставлена свобода, и (русские) не могли взять его в плен. Сенат же в Стокгольме, согласившись обменять генерала Вейде на пленного Штрэмберга, тем самым как бы признал правильным задержание царем, вопреки капитуляции, рижского и выборгского гарнизонов. Обмен устроил князь Меншиков, исполняя обещание, данное генеральше Вейде, освободить ее мужа из плена, ибо, как уже сказано выше, первоначальные попытки (обмена генерала Вейде) на генерала Левенгаупта не удались.

28-го. Я выехал в Москву[312]. (Здешние) морские офицеры посланы вперед в Воронеж. (В Петербурге) для охраны гавани оставлены из них лишь немногие.

29-го. (Я отправил) вперед себя, по дороге в Москву, значительную часть моих людей и вещей.

В этот день жена князя Меншикова разрешилась от бремени молодым принцем[313]. Я поздравлял (по этому случаю) князя. Застал (я) его за столом в многочисленном обществе грубоватых (gemeene) русских, уже порядочно нагрузившихся. При этом поздравлении князь объявил мне, что хотя будет крестить сына (не откладывая), тем не менее впоследствии попросит моего всемилостивейшего государя, короля Датского, царя, короля Прусского и (короля) Польского быть (считаться?) крестными отцами ребенка. (Князь) показал как мне, так и другим стоявшим кругом его (лицам), между прочим и своим генерал-адъютантам, проект письма его к королю Датскому, составленный по его приказанию. (Генерал-адъютанты) смеялись над ним в глаза, льстя ему несообразными, чрезмерно (преувеличенными) похвалами; (но) князь не замечал (ничего), и этим-то впоследствии (особенно) тешились его генерал-адъютанты, (продолжая) насмехаться над ним (и) за глаза.

Я собирался уехать в Москву (нынче); но князь Меншиков сказал мне, что, (несмотря) на выданную мне подорожную, прежде отъезда любовницы царя, Екатерины Алексеевны, и царицы с царевнами, лошадей я не получу. Я (поневоле) должен был удовлетвориться таким заявлением и остаться в (Петербурге) еще на несколько дней.

30-го. Царский духовник передавал мне, что за (Невой), на гауптвахте, (в присутствии) 20 человек солдат, заплакал образ Божьей Матери, Которая (будто бы) сказала (при этом), что в Ее честь за крепостью должна быть построена церковь. Об этом чуде доложили царю (:ибо русские по меньше мере так же суеверны, как паписты:), (и царь), желая (сам) это видеть, тотчас же поехал за (Неву), чтоб посмотреть образ: у глаз (Божьей Матери действительно) оказалось несколько полосок, как бы от стекавшей вниз влаги. Поверил ли он этому вымышленному плачу, не знаю; во всяком случае, ни положительного, ни отрицательного мнения своего (по настоящему делу) он не выразил. И вот слух этот, как ложь, сочиненная евреями о том, будто бы тело Иисуса было украдено Его учениками, продолжает и доныне составлять между русскими предмет всеобщих разговоров.