Ларец Зла - Мартин Лэнгфилд

В какой-то момент экс-проститутка процитировала отрывок из автобиографии Джона Мейнарда Кейнса — того самого, который в 1936 году купил алхимические рукописи Ньютона.

— «Ньютон был рационалистом… — торжественно зачитывала вслух актриса, — он научил нас мыслить, но не грезить. И все же он оставался не столько первым ученым нового времени, сколько последним магом старых эпох, последним вавилонянином, последним из шумеров. Он умел смотреть на этот мир глазами обладателей древних знаний и видеть то, что не дано другим. Он был Коперником и Фаустом в одном лице».

В другой сценке Ньютон прочитал пространный монолог, в котором выразил безмерное сожаление по поводу того, что человечество запомнило его лишь как традиционного ученого и мыслителя. Он с огорчением отметил, что научный метод познания, который — в том числе и благодаря ему, Ньютону, — стал властителем дум современных людей, на самом деле является далеко не единственным и уж точно далеко не бесспорным. Сценку разыграли в форме диспута, который Ньютон вел с молодым ученым-атеистом. Роль последнего играл третий актер.

— Вы создали все, во что я верю, что боготворю! — страстно восклицал тот. — Вы изгнали предрассудки и одолели суеверия! Вы доказали всем, что человеческий разум, наблюдательность и искания способны постичь все тайны мироздания, не прибегая к помощи ритуальных наскальных рисунков и шаманских плясок, бездумного обожествления природных явлений и повального возведения храмов и капищ!

Ньютон обратил к зрителям искаженное от гнева и возмущения лицо:

— Что он говорит?! Нет, вы только послушайте, что он говорит! Я рассчитывал познать Господа, но не убить его. А что получилось? Кто идет по моим следам? Вот эти нигилисты! О Боже правый! Воистину я изобрел новый закон — закон непреднамеренных последствий!

— О, не волнуйтесь, сэр Исаак! Вся жизнь ваша, все опыты ваши — наглядное доказательство того, что мир более не нуждается в Боге. Разуму человеческому больше нет необходимости сочинять сказки, чтобы объяснить то, что он пока еще не в силах постичь или проверить практикой. Бог — это болезнь и страх, химера, черная повязка, которую вы сорвали с наших глаз! И мы благодарны вам за это!

— Я ничего не срывал, не лгите!

— Мир познается наукой — вот чему вы нас научили. Всего остального же не существует!

— Ах ты, негодник! Бесстыдник и безбожник!

Третий актер все не сдавался:

— Вы забили последний гвоздь в крышке его гроба!

Адам едва не расплакался от обиды. Казалось, еще секунда — и он сорвет с себя парик и бросится в драку.

— Богохульник! Презренный богохульник! Прочь с глаз моих, прочь с глаз!

Третий актер, торопливо раскланявшись перед публикой, скрылся за ширмой.

— Я искал тайн и знаний, — провозгласил печальный Ньютон. — Я вступил на Путь, чтобы отыскать и собрать частички знаний, разнесенные по всему миру будто дьявольским ветром. Я находил отдельные фрагменты и складывал их вместе по мере сил своих. Но тысячи, многие тысячи, если не миллионы, других частиц по-прежнему разбросаны вокруг нас. И глаза наши не способны их увидеть. — Он сделал несколько шагов навстречу притихшей аудитории. — Лишь малое число из нас когда-нибудь повторит мой Путь и сделает то же, что я. А я сделал все, что мог. Я собрал столько, сколько было в моих силах. Когда-нибудь кто-то из вас сможет сказать то же самое. Он продолжит дело мое, пойдет по стопам моим и узнает то, что открылось мне. И в частности, узнает, что Путь таит частицы доброго знания и запретного знания. И если первое спасет наш мир, то второе его погубит. Аминь.

Нью-Йорк,

30 августа 2004 года

Адам протянул Роберту руку. Тот коснулся ладони, и его будто ударило током. В глазах друга застыла мука и немая мольба. Адам вцепился в его руку, как утопающий цепляется за брошенную ему веревку. Роберт на секунду зажмурился, потянулся мыслью к Адаму и содрогнулся, натолкнувшись на чернильно-темное облако, в которое друг был погружен как в саван.

Адам отстранился и прислонился к зеленой гранитной стене. Слева от него располагалась металлическая дверь.

— Что это? — спросил Роберт.

— Вход в Первый водный туннель, — отозвался Адам.

В голове у Роберта тут же промелькнули картинки событий в Юнион-сквер-парке, Медисон-сквер-парке и в других, дальше к северу по этой же невидимой линии.

— Сегодняшний день пройдет для меня под знаком цифры «пять», — пробормотал Роберт. — Под знаком пентаграммы, пятиконечной звезды. Вчера было «четыре» — куб. Завтра будет звезда Давида, Брайант-парк, Нью-Йоркская публичная библиотека.

— Думай о звезде Давида как о щите Давида — он тебе пригодится. Я вижу, ты довольно толково рассчитал свой маршрут. Но не обольщайся. Дойдя до очередного пункта, ты не выдержишь испытание, а только доберешься до его начала.

— Когда я пройду этот Путь до конца, что откроется мне с той стороны? Что будет потом?

— Надеюсь, ты спасешь нас всех и станешь другим человеком. Сделаешь то, что когда-то я. У меня тоже есть дар, хотя и не такой могучий, как у тебя. И мой дар позволил мне в прошлом году вычислить человека, который работал в ядерной лаборатории в Брукхейвене на Лонг-Айленде. Они работали на акселераторе, разгонявшем и сталкивавшем между собой мельчайшие частицы.

— Я уже слышал об этом. И я знаю, что ты сделал с тем человеком.

— Для начала я вычислил его. Потом отыскал. Потом удостоверился, что он изготовил и хотел взорвать свое устройство. Марифат. Последствия взрыва можно было бы сравнить с тем, что случилось одиннадцатого сентября с башнями-близнецами. Но это было бы не вполне корректное сравнение, так как последствия взрыва Марифата стали бы гораздо трагичнее. Это была бы вторая Хиросима. Четырнадцатого августа прошлого года я выследил того человека на Лонг-Айленде и вступил с ним в схватку.

— Я знаю. Как тебе удалось выжить?

— Собственно, я тогда не выжил. Отпущенное мне Богом время в тот день закончилось. А сейчас я живу как бы в долг.

Голос Адама дрогнул, скрипнули зубы. И Роберт вновь увидел, как заколыхалось вокруг него черное облако. Теперь ему даже не пришлось зажмуриваться для того, чтобы его почувствовать.

— Тот день закончился плохо. Я оказался спаян намертво с теми. И Терри тоже. Когда я шел туда, то думал, что очистился и что они не смогут ко мне подобраться. Но я ошибался. Во мне все-таки тлел страх и чувство вины за гибель брата. Они воспользовались этим и влезли в мою душу.

— При чем тут твой брат?

— Ты знаешь, как он умер? Свалился в старый колодец. Мы играли, боролись на лужайке. В какой-то момент он попытался броситься наутек и наступил ногой на заваленные листвой гнилые доски, под которыми оказалась дыра… Мы не знали о ее существовании… Доски треснули под ним, он свалился в яму и захлебнулся. Моей вины в его смерти нет. Но я всю жизнь терзался из-за Мосса, и это дало возможность Йуну проникнуть в меня. Тот человек, с которым я дрался на Лонг-Айленде, успел схватиться за меня в момент взрыва и вошел в меня. Он стал Минотавром, заблудшей душой, могучей, но не имеющей собственного тела. И он арендовал мое. А через него в меня вошли и Йуну. Они влезли в каждую мою клеточку, в ДНК. Они всегда так делают с людьми — цепляются за них, вживляются в них и медленно пожирают изнутри. В какой-то момент такой человек становится одним из них и у него не остается выбора. Я в ловушке, сэр Боб, в смертельной ловушке. И я больше не могу им противостоять. Я хочу взорвать новое устройство. Я хочу, чтобы все кончилось наконец. И как ни странно, единственное, что меня пока удерживает от последнего шага, — это вот что.