Хранитель забытых тайн - Кристи Филипс

— Не все, только некоторые.

Он подходит к книжным полкам, смотрит книги: «Английский врач» Николая Калпепера, «Theatrum botanicum» — «Каталог растений» Джона Паркинсона, «Анатомия меланхолии» Роберта Буртона, «Секреты медицины и хирургии» Елизаветы, графини Кентской, «Практические советы молодым хирургам» Уильяма Клауса, «Рассуждения об искусстве хирургии» Питера Лоу, «Du Motu Cordis» — «Исследования о движении сердца» Гарвея.

— Я вижу, вы не только лечите, но и книги читаете.

— Почему нет. Они очень помогают, особенно если авторы на первое место ставят не теорию, а собственные наблюдения. Книги о хирургии, например, очень неплохо написаны.

Сказав это, она тут же пожалела, вспомнив о том, как они познакомились. «И он вспомнил», — подумала она, поймав его взгляд. Но нет, смотреть в эти глаза — штука опасная. Она быстро отвела взгляд в сторону.

— Вы умеете этим пользоваться? — спрашивает она, протягивая ему ступку и пестик.

— Мне кажется, справлюсь.

Он ставит ступку на стол и принимается толочь, превращая травы в порошок.

— Что это вы такое готовите?

— Электуарий. Толченые травы смешаю с медом — иначе она не станет принимать. Одуванчик для укрепления костей. Цветы розмарина и можжевельник для ясности ума, сладкий укроп для аппетита.

Она нетерпеливым и в то же время усталым жестом отбрасывает упавшие на лицо волосы.

— Иногда она отказывается есть.

— И это ей помогает?

— Честно? Сама не знаю. Но думаю, это все же лучше, чем ничего. Надеюсь, что помогает. Я пробую разные сочетания трав, но до сих пор радикального улучшения не было, состояние ее рассудка остается таким же. Но все же это лучше, чем ничего не делать.

Закончив толочь, он протягивает ей ступку с пестиком.

— Вы знаете, я все эти дни думал о том, что вы мне рассказали.

— Ох! — Она смущенно отворачивается — Я бы хотела, чтобы вы об этом забыли.

— Да вот не получается.

Он говорит это так серьезно, что она снова смотрит ему в глаза.

— Вы сказали, что вам тогда было велено избавлять людей от страданий.

— Да.

Серые глаза его смотрят мягко, но в них чувствуется легкое беспокойство.

— А как насчет собственного страдания?

— Не знаю, о чем вы.

— Ведь вы нездоровы, разве не так?

Ой, как плохо, что он видел ее тогда на балу, а теперь вот еще больная мать.

— Нет.

— Тогда зачем вам вот это?

Он достает из кармана склянку, которая была у нее с собой в тот вечер, и протягивает ее на раскрытой ладони.

— Ведь это лауданум, если я не ошибаюсь.

Делать нечего, придется объяснять.

— У меня бывают сильные головные боли. Иногда это называют мигренью.

Он кладет пузырек на стол.

— И как, помогает?

— Да. Лучше, чем другие средства.

— В Париже я знавал студентов, которые принимали опиум как лекарство от разных болезней. Одни от чахотки, другие еще от чего-то, уж и не помню теперь от чего. Кто принимал в виде лауданума, а кто курил, как это делают на Востоке. Кстати, во Франции теперь это входит в моду. Все они поначалу не сомневались, что это совершенно безвредно, но прошло время, и, уверяю вас, вы бы не узнали этих людей, самих по себе умных и добрых: они утратили всякий интерес ко всему, кроме этого лекарства. Все иные занятия, даже удовольствия мало-помалу заменил им опиум. Все они превратились в совершенные развалины, без будущего, без надежды. И вот теперь я с болью вижу, что то же самое происходит и с вами.

— Вы серьезно верите, что это опасно?

— Думаю, так должно происходить со всяким, как бы ни был он осторожен. Скажите, что с вами случилось на балу?

— Лауданум подействовал сильнее обычного. Странно, я приняла совсем чуть-чуть, не должно было.

— Может быть, вы не заметили и приняли больше, чем надо?

Она пытается вспомнить; нет, она вполне уверена в том, что взяла в рот стеклянную палочку только раз. А потом появилась мадам Северен. Постойте, постойте…

— Мне очень нужно кое-что рассказать вам, — говорит Анна.

— Что именно?

— В том-то и дело, что не могу вспомнить. Да не смотрите на меня такими глазами. Я еще не сошла с ума. Вертится на языке…

Слышно, как открывается и захлопывается внизу дверь, потом доносится стук шагов по доскам пола в прихожей. Это миссис Уиллс. Анна торопливо идет к двери и спускается вниз. Почему экономка оставила ее мать одну?

— Она ушла! — кричит миссис Уиллс снизу, заслышав шаги Анны, — Ушла и забрала все свои вещи. Надо проверить, на месте ли серебро.

Миссис Уиллс коротко и приглушенно всхлипывает, прикрывая рот и тщетно пытаясь подавить рыдания.

— Сбежала! И где теперь ее искать…

Анна сразу поняла, что речь идет об Эстер. Она всегда боялась, что эта девушка станет жертвой чьего-нибудь злого умысла. В Лондоне такое случается часто: из уст в уста передаются бесконечные истории про сбежавших служанок, которые ускользают из дома посреди ночи, напялив под свое платье парочку лучших платьев хозяйки и брякая в карманах серебряными ложками. Бросаются в водоворот жизни, которая поначалу кажется им увлекательной и полной удовольствий, но в конце концов так и не находят того, что искали. Такие беглянки, как правило, пропадают без следа, пока не предстанут перед судом или даже виселицей.

— Эстер сбежала?

— Да какая там Эстер, — горестно отзывается миссис Уиллс, — Люси!

Через несколько минут приходит и Эстер, растрепанная и растерянная.

— Я всех кругом расспросила — никто не видел ее со вчерашнего дня, — Она виновато смотрит на Анну покрасневшими глазами, — Простите меня, мэм.

— Ты ни в чем не виновата, Эстер. Ты не обязана отвечать за чужие поступки. Ночью вы обе ничего такого не слышали?

Эстер отрицательно качает головой.

— Я слышала какой-то шум, но подумала, это ветер, на улице такое творилось… — отвечает миссис Уиллс, вытирая глаза, — Ну почему она ушла от нас тайком?

— Причина, я думаю, понятна, — говорит Анна, — Ей уже пятнадцать — наверняка в кого-то влюбилась… или думает, что влюбилась. Эстер, ты должна рассказать как на духу: между Люси и мистером Мейтлендом что-нибудь было такое тогда, на балу?

Нельзя было спускать с них обеих глаз; о-о, кто-кто, а она-то знает, что мистер Мейтленд — малый нахальный и шустрый не по годам.

— Что вы имеете в виду, мэм?