Радужная топь. Ведьма - Дарья Зарубина

Он скрылся в доме. Катаржина надула губки, обиженно потерла покрасневшие от крепкой хватки манусовых пальцев руки.

— Лекарка она, значит. Променял, забыл меня. Как же я не приду…

— Как могу все забыть, из сердца вытравить, если здесь оно, мое серденько. Бьется и каждым ударом меня зовет.

— Дозвалось уже, — огрызнулась на неуместные речи незваного гостя Агата. — Убить себя хотела Элька.

Лицо Тадеуша в одно мгновение сделалось бледнее снега. Левая рука потянулась к вороту — перехватило дыхание, правая — за колдовской книгой.

Агата положила ладонь на правую руку дальнегатчинца.

— Раньше надо было за книжку хвататься, когда Казик мой тебя облапошил. Руку Элькину пообещал да домой услал.

Лицо Тадеуша из бледного сделалось темным, страшным. Руки безвольно упали. Он с тоской поглядел на Агату.

— Где… похоронили ее?

Агата едва не рассмеялась горьким смехом. Не там могилу ищет мальчишка Войцехов. Всегда был скор Тадек на выводы. Услышит азъ, придумает до ижицы.

— Жива Эльжбета. Вытащила я ее, только, сам пойми, тебя к ней и близко не подпущу. Слаба она еще, тоскует, наследник Черны силы ее тянет. Увидит тебя — боюсь не укараулить. Если не хочешь ее хоронить — уезжай и дай срок родить.

— Ждет?

Видно было по лицу Тадеуша, что сама мысль о том, что у его Эленьки будет дитя от Владислава, мучительна для него. Словно все еще надеялся он, что не понесла Эльжбета и удастся уговорить ее убежать, спрятаться у Войцеха или в любом краю, где найдется хозяин, не боящийся Черного Владислава.

— Весной родит.

Еще ниже опустил Тадеуш русую голову, и Агата с материнской нежностью положила на пшеничные локоны дрожащую ладонь, погладила, утешая, как гладила бы Якуба. Прикрой глаза, и почудятся под пальцами не Тадековы кудри, а волнистые волосы сына. Пришлось остричь сыну волосы совсем коротко, когда колдовали над ним врачеватели всех мастей — пытались убрать шрамы. А потом и вовсе спрятал Якуб голову под белый платок. И сама Агата сейчас не ведала, как выглядит ее сын под тем платком. Разве только Ядзя, может, видела его без этой белой смертной маски. Глаза одни в прорезях белого льна остались от Якуба. И от Эльки прежней скоро при всех бедах одни глаза останутся. Растущий под сердцем сын крал девичью красоту, муж — жуткой своей властью отбирал день за днем у Эльжбеты разум.

Как хотелось ей схватить в охапку дурочку дочь и всеми правдами и неправдами увязаться в Бялое на обряд наречения нового князя. Не тронула сердце княгини весть о кончине супруга. Да только один остался Якубек. Нет рядом ни матушки с батюшкой, ни друзей, ни даже глупой болтушки Ядвиги. Но не вынесет Элька дороги, едва с постели поднимается. И без Ядзи со всем Агате не справиться. А сердце по сыну болело так, словно нерадивая швея иголок в княгинином платье оставила, впились под ребра, ни спать, ни есть не дают.

— Что же мне теперь, к отцу? Сидеть сиднем… — Тадек не нашел слов, стиснул зубы, сжал руки в кулаки от бессильной ярости.

— Отчего сидеть? — с отчаянной смелостью проговорила Агата. — Не знаешь, верно, в дороге был. Сама только узнала. Отдал земле душу Казимеж Бяломястовский. Да, Тадек, вдовая я теперь, а потому у детей моих, кроме меня, никакой защиты не осталось. Не могу Эленьку оставить, сам понимаешь. И надежды у меня нет ни на кого. Ты Кубусю всегда был другом. Один он там против стервятников. Все соберутся поглазеть, примет ли его удел. Вот и ты поезжай. Скажи, что я молюсь за него Землице каждый день. А главное, с князьями переговори. Скоро у Черны будет наследник…

Агата приподняла брови, надеялась, что сам догадается дальнегатчинец, к чему она клонит. Но глядела в сторону. Чтоб даже если прочтет ее мысли окаянный зять — не дознался он, с кем теща уговаривалась. Тадеуш улыбнулся.

— Сходятся мыслями великие головы, — проговорил он. — Отец и Милош готовы дружины дать, если Якуб поведет. У него право есть — коли объявит, что нарушил Владислав свадебный обряд и жену взял под колдовством. Никто не осудит. Только уж очень осторожен стал Якуб, согласится ли.

— Тогда передай ему, что благословляю его Землицей и всеми ее детьми, если решится…

— …против Черны и ее князя пойти? Жила тонка. Иначе не прятались бы в лесу, — проговорил себе под нос Конрад, но рука невольно сама тянулась к затянутой в кожу книжке на боку.

— Боишься, так возьми с собой по башням дружинников, — бросил Игор, укладывая в суму склянки и мешочки сухих трав. Владислав никогда не полагался на одну силу и не пускался в путь без сумки травника.

— Что я, мальчишка, всякого лесного отребья бояться, к господину за помощью бегать — «батька, дай молодчиков», — проблеял Конрад тоненьким дрожащим голосом. Игор рассмеялся.

— Что дурного в том, что с тобой пара палочников соберется. И в дороге есть с кем словом переброситься от скуки, и лишние посохи против лесных людей пригодятся, случись что. Имя хозяина Черны тебя лучше палок защищает, это верно, да только… вдруг не признают в тебе разбойники правую руку Чернского князя?

Конрад собрал пальцы молитвенной щепотью, сердито зыркнул на Игора.

— Землица-заступница, охрани смиренного твоего внука в пути и в деянии, — забормотал он, отвернувшись от ухмыляющегося великана, семикратно поцеловал щепоть.

— Что случилось, Игор?

В нише у двери — не вглядываешься, так от тени не отличить — стоял Владислав Чернский. На губах — улыбка легкая, едва уловимая, как змейка-стрелка, но в любой момент искривятся губы, изовьется улыбка Кровавого Влада не стрелкой — тайпаном, серой мулгой. И тот, кому улыбнется князь, взмолится Земле, чтобы смерть его была скорой.

Игор лишь коротко взглянул на хозяина из-под завеси белых волос, но не ответил.

— Да ничего. Все миром у нас, Владислав, все миром. Игор котомку собирает, я вот, как ты велел, по башенкам скоро поеду. Один. — Коньо кинул грустный взгляд в угол, где висели под потолком, сверкая, несколько магических светильников, тоскливо шмыгнул носом. — Даже пообедать не успею, чтоб дотемна хоть половину объехать. С пустой сиротской сумой да по чужим дворам.

— Ой, Конрад-сирота, кусок мимо рта, белый свет мимо пуза, — расхохотался Владислав, похлопал толстяка по широкой спине. — Так и скажи, в Черну хочешь со мной вместо Игора. Уж больно хороши там стряпухи на княжеской кухне.

Конрад глубоко и горестно вздохнул:

— В прошлый раз даже гуся не отведал. Блинов едва дюжину, а уж пирога и вовсе не дождался. Только в печь поставили, а уж ты нас со двора и по лесам. И все из-за девки…

— Ведь так, Игор, — проговорил Владислав, словно и не слушал толстого книжника.

Обжег пронзительным взглядом закрайца. Махнул рукой Конраду: выйди, мол, потом поговорим о чаяниях твоего брюха. Коньо торопливо похватал с лавки свой скарб и затопал тяжелыми сапогами по крутой лестнице наверх.