Весь невидимый нам свет - Энтони Дорр

И это говорит ее дядюшка, который за четыре года их знакомства ничего не делал быстро.

– А что, если начнут бомбить?

– Уже почти светает. Мне надо успеть, пока темно.

– Будут ли бомбить домá, дядюшка? Когда это начнется?

– Домá бомбить не станут.

– А долго это будет?

– Нет, совсем недолго. Спи, Мари-Лора, а когда ты проснешься, я уже буду здесь. Вот увидишь.

– Можно я немного тебе почитаю? Раз уж проснулась. Мы так близко к концу.

– Вот вернусь, и почитаем.

Она пытается успокоить мысли, замедлить дыхание. Не думать про домик под подушкой и страшный груз внутри.

– Этьен, – шепчет Мари-Лора, – ты не жалеешь, что мы сюда приехали? Что я свалилась тебе на голову и вам с мадам Манек пришлось обо мне заботиться? Ты никогда не чувствовал, что я навлекла на тебя проклятие?

– Мари-Лора, – говорит он без колебаний и двумя руками стискивает ее ладонь, – ты лучшее, что было в моей жизни.

Что-то словно нависает в темноте, какая-то ревущая волна, огромный морской вал. Однако Этьен лишь произносит второй раз: «Спи, а когда ты проснешься, я уже буду здесь», и мгновение спустя она считает его шаги на лестнице.

Этьен уже не помнит, когда прошлый раз чувствовал себя таким здоровым и сильным. Он рад, что мадам Рюэль поручила ему это последнее задание. Координаты одной зенитной установки он уже передал: она стоит на укреплениях позади «Пчелиного дома». Остались еще две батареи. Надо взять азимут с двух известных точек – это будут колокольня и остров Пти-Бе – и по ним вычислить положение третьей, неизвестной. Простая триангуляция. Куда лучше, чем разговаривать с призраками у себя в голове.

Он сворачивает на рю-д’Эстре и по задворкам училища срезает к улочке позади «Отель-Дьё». Ноги несут его, как в юности. Вокруг никого. За туманом уже брезжит рассвет. Город вокруг – теплый, душистый, сонный, дома по обе стороны кажутся почти нематериальными. На миг у Этьена мелькает чувство, что он идет по длинному-предлинному вагону, все пассажиры спят, а поезд скользит во тьме к огромному сияющему городу: там горят арки, сверкают башни, взмывают ввысь фейерверки.

Из темноты под крепостной стеной возникает человек в немецкой форме и, хромая, идет навстречу Этьену.

Мари-Лора просыпается от грохота тяжелых орудий. Она идет через лестничную площадку, открывает платяной шкаф, тростью сдвигает рубашки и трижды тихонько стучит в фальшивую заднюю стенку. Ничего. Она спускается на пятый этаж и стучится в дядюшкину комнату. Никакого ответа. Она входит. Его постель пуста и холодна.

Нет Этьена и на втором этаже, и на кухне. Гвоздик, на который мадам Манек вешала ключи, пуст. Дядюшкиных ботинок в прихожей нет.

Я вернусь через сорок пять минут.

Мари-Лора силится унять панику. Важно не предполагать худшего. Она проверяет проволоку, ведущую к колокольчику, – на месте. Потом отрывает кусок от вчерашнего батона мадам Рюэль и съедает его, не садясь за стол. Воду – вот чудо! – снова дали. Мари-Лора наполняет два оцинкованных ведра, относит их к себе в спальню. Подумавши, возвращается на третий этаж и наливает ванну до краев.

Затем она открывает книгу. Капитан Немо установил флаг на Южном полюсе, но, если не уйти к северу, их затрет льдами. Весеннее равноденствие только что прошло, впереди шесть месяцев непроглядной ночи.

Мари-Лора считает оставшиеся главы. Девять. Есть искушение читать дальше, но они путешествуют на «Наутилусе» вместе, она и Этьен; как только он вернется, они продолжат. Наверняка он будет с минуты на минуту.

Она еще раз проверяет домик под подушкой. Ее так и тянет достать камень, но она перебарывает искушение и вместо этого ставит домик на старое место в макете. Под окном заводится грузовик. Пролетают чайки, крича по-ослиному; вдалеке снова бухают орудия, грузовик отъезжает, а Мари-Лора решает перечитать одну из предыдущих глав. Надо сосредоточиться, чтобы из выпуклых точек сложились буквы, из букв – слова, из слов – мир.

Во второй половине дня колокольчик под телефонным столиком тихонько звякает, ему приглушенно отвечает второй на чердаке. Мари-Лора поднимает пальцы от страницы. Наконец-то! Но когда она спускается в прихожую, берется за щеколду и спрашивает: «Кто там?» – то слышит не тихое «это я» Этьена, а вкрадчивый голос парфюмера Клода Левитта:

– Впустите меня, пожалуйста.

Даже сквозь дверь Мари-Лора чувствует его запах: мята, мускус, альдегид.

А за ними: пот, страх.

Она отодвигает обе щеколды и приотворяет дверь.

Он говорит через полуоткрытую решетку:

– Вам надо пойти со мной.

– Я жду дядюшку.

– Я говорил с вашим дядей.

– Говорили? Где?

Слышно, как мсье Левитт, часто дыша, ударяет кулаком о кулак.

– Если бы вы были зрячая, мадемуазель, вы бы увидели приказ об эвакуации. Городские ворота заперты.

Она не отвечает.

– Задерживают всех мужчин от шестнадцати до шестидесяти. Им приказано собраться в башне, а когда начнется отлив, их по низкой воде отконвоируют в Форт-Насиональ. Дай Бог им остаться в живых.

На улице Воборель все вроде бы тихо. Между домами носятся ласточки, на водосточном желобе воркуют две горлицы. Мимо проезжает велосипедист, и снова все затихает. Правда ли городские ворота заперты? Правда ли этот человек говорил с Этьеном?

– Вы идете с ними, мсье Левитт?

– Нет, я туда не собираюсь. Вам надо немедленно идти в убежище. – Мсье Левитт шмыгает носом. – Либо в крипту Нотр-Дам в Рокабее. Туда я отправил мою супругу. Об этом меня попросил ваш дядя. Оставьте дома абсолютно все и пойдемте со мной.

– Зачем?

– Ваш дядя знает зачем. Все знают зачем. Здесь опасно. Идемте.

– Но вы сказали, городские ворота заперты.

– Да, сказал, и довольно уже вопросов. – Он вздыхает. – Здесь оставаться нельзя, я пришел вам помочь.

– Дядя говорил, в погребе безопасно. Этот погреб простоял пятьсот лет, простоит и несколько ночей.

Парфюмер откашливается. Мари-Лора представляет, как он тянет длинную шею, стараясь заглянуть в дом, видит пальто на вешалке, хлебные крошки на кухонном столе. Все проверяют, что есть у других. Дядя не попросил бы парфюмера проводить ее в убежище; когда он последний раз упоминал Клода Левитта?

И вновь она думает о макете наверху и о камне внутри. Слышит голос доктора Жеффара: «…что нечто настолько маленькое может быть настолько красивым. Настолько дорогим».

– В Парамэ уже горят дома, мадемуазель. Бомбят порт и собор, в больнице нет воды. Врачи моют руки вином. Вином!