Смятый лепесток - De ojos verdes

шести лет назад. Ничего не изменилось. Кроме человека, восседающего на «троне», коим мне всегда казался этот королевский агрегат, служащий ему креслом. Неприятно колет под ребрами, я внезапно ощущаю себя всё той же маленькой девочкой, пытающейся вникнуть, почему она не нужна собственным отцу и матери. Смешно думать о том, что мои детские травмы стерлись и сошли на нет. Я просто очень хорошо их прятала. Всего лишь. Любому ребенку требуется теплота и любовь. Мне просто повезло, что в нашем доме была Лима…

Он заметно состарился за эти годы. Сдал. Голова полностью окрасилась в седину, морщины стали глубже и теперь бороздили всё его лицо. Но стать, холод и сталь во взгляде остались прежними. Папа умел. Папа и сейчас умеет. Смотрит так, что меня парализует. С ума сойти! А я взрослая состоявшаяся женщина! Мать, в конце концов. Но пробирает до щекочущей боли под кожей. Наверное, если бы не Дима, я бы давно пулей вылетела из кабинета…

Что можно сказать ему? Вот ему, который породил меня, дал кров, пищу, образование, возможности… Но при этом ничем из того, что требовалось мне как девочке, не обеспечил. О чем я могу говорить с ним по прошествии стольких лет?

Кажется, ему тоже нечего сказать мне. Мы просто сверлим друг друга, а Дима стоит рядом, готовый в любую секунду защитить, если понадобится. Чувствую его напряжение и боевую готовность.

В обморок так и не посчастливилось упасть. Я смогла взять себя в руки, и на предложение отца пройти в его обитель слабо кивнула. Уже несколько минут мы слушаем тишину и вдыхаем витающий в воздухе накал.

– Вы приехали, чтобы полюбоваться мной? – наконец, протягивает издевательски, сложив пальцы пирамидкой.

Казалось бы…ничего нового, да? То же пренебрежение, мысль о котором давно не причиняла мне дискомфорта. Но сейчас я слышу этот голос и мгновенно съеживаюсь, не понимая! Господи, как? Теперь я и сама родитель, боготворящий своё дитя. Скажи мне, как можно быть безразличным к дочери до такой степени отгороженности, чтобы сидеть с брезгливостью и ждать, когда она покинет помещение? Не спросить, как жила, где была…как выжила?..

– Если Вам нечего сказать, – Дима зеркалит его тон, – то мы уйдем. Единственное – отдайте имеющиеся документы Али, чтобы можно было восстановить паспорт.

– С чего ты взял, что в этом доме осталось что-то, принадлежащее ей? Она давно умерла для всех нас, а хранить пожитки мертвецов в мои привычки не входит.

Взор мой стал бессодержательным и абсолютно стеклянным. Безжалостное признание острым лезвием прошлось по измученному сердцу. Само собой, не ждала каких-то нежностей. Но чтобы так…прямо наотмашь?..

Вот теперь на физическом уровне я ощутила опасность, исходящую от любимого. Он сверлил отца тяжелым, очень сложным и даже грозным взглядом. Затем вскинул бровь и парировал:

– Что-то мне подсказывает, что её вещи на месте.

Я просто смиренно наблюдала за словесной перепалкой, отмечая малейшие изменения на лицах обоих мужчин. Желания встрять не было абсолютно никакого. Оцепенение поглотило меня всю.

– Борзости в тебе не убавилось, как вижу. Не боишься, что крылышки твои обрежу, лётчик?

Это прозвучало так снисходительно и банально, что я скривилась.

– Может, если бы могли, уже давно это сделали бы, полковник?

Тот хмыкнул в ответ.

Я свела зубы и сцепила пальцы в замок. Эта беседа могла иметь любой исход, но он неизменно будет окрашен в темный цвет. Мы зря сюда приехали, это ни к чему не приведёт. Если Дима и хотел что-то исправить и поспособствовать воссоединению семьи, он сильно ошибся. В этой семье для меня места нет. Да и семьи как таковой тоже не существует.

– Ладно, хрен с вами. Можете подняться и обшарить её бывшую комнату. Что из бумажек найдете – берите. А потом исчезните. Возвращайтесь в свой Мухосранск и дальше лепите пирожочки…

Я с облегчением встала, ещё не понимая, что буду делать, когда выйду за дверь. Последовала за Димой и…на пороге застыла, как вкопанная. Резко развернулась, совершенно забыв о страхе перед отцом и потрясенно вымолвила:

– Так ты знал, где я? Чем занимаюсь? Что…у тебя всё же есть внучка?.. Ты знал и…ничего?..

Его глаза, на которые были так похожи мои собственные, насмешливо сузились.

– А зачем? Вернуть тебя, чтобы всем объяснить, где ты нагуляла выродка? Да ещё и сошлась потом с этим насильником, наплевав на самоуважение? Я уже не говорю о чести… Ты всегда была не от мира сего. Держать тебя на расстоянии – самое правильное, что можно было сделать. Меня всё устраивало. Неужели ты мнила себя великой конспираторшей? Тогда ты хуже, чем я думал…

Всегда так. Всегда! Думаешь, больнее не будет. Но уровни бесконечны.

Я коротко рассмеялась с толикой печали и усталости. С меня хватит. Просто окончательно принимаю эту неадекватную связь как данность. И всё. Иду дальше.

– А ты ведь прав! Это самое правильное, что ты для меня сделал. Оставил в покое, в результате чего я обрела то, чего мне не хватало под этой крышей. Знала бы, что всё обстоит так – поблагодарила бы раньше… Кстати, этот насильник человечнее тебя. Мы заберем документы, если они ещё на месте, и больше никогда не войдем в этот дом. Клянусь.

– Почему?

Я сначала даже не поняла, кому принадлежит этот голос. Губы отца не шевелились. Встряхнула головой, чтобы отогнать наваждение. Показалось, видимо.

Но вопрос повторился:

– Почему Вы так относитесь к собственной дочери?

И только сейчас до меня дошло, что разговаривает Дима, застывший в дверях. Я развернулась и зависла на приоткрытом от изумления рте, сдвинутых на переносице бровях, отражающих непонимание. А взгляд…в нём было столько муки…

– Как можно вот так жестоко…с такой чудесной девочкой?..

Что-то в этот момент со мной произошло нереальное. Внутри вдребезги разбился очень старый, полный мутных разводов шар, десятилетия копивший в себе обиды, уныние, грусть и терзания крошечного существа, привыкшего залатывать мелкие шрамы. Я в ужасе прикрыла губы ладонью, будто боясь, что окружающие услышат этот чудовищный звук из моих недр.

Он даже себе представить не мог, что вытащил на свет единственное темное пятно моей души, с которым, кажется, мы договорились жить долго и мирно, просто друг друга не трогая. Не воспроизводя вслух. Потому что за этим неминуемо шла бы катастрофа. Как сейчас. Ведь услышать правду я боялась всегда. Зная, что она окажется примитивнее, чем думается, и этим причинит урон моей психике. Я не пойму! Не пойму мотивов этих людей! И буду грызть себя, пытаясь это делать снова и снова.