Кости - Джонатан Келлерман

— О чем?

— В данный момент уточнить не могу.

Майло выпустил колечко дыма, потом выпустил второе сквозь первое.

— Вам придется поверить мне на слово, — сказала Дебора Валленбург.

Он откинул голову на подголовник сиденья.

— Когда и где?

— Эти подробности будут сообщены в нужное время. Могу я предположить, что доктор Делавэр тоже будет присутствовать?

— Хак нуждается в консультациях специалиста по душевному здоровью?

— Мне будет спокойнее, если он там тоже будет. Вы же не против, доктор?

А меня ведь даже не представили!

— Да, конечно.

— Мэл Верти, Триш Мэнтл и Лен Кробски состоят в том же теннисном клубе, что и я, — сказала она.

Три семейных адвоката-тяжеловеса.

— Передавайте им привет.

— Все они хорошего мнения о вас. — Валленбург вновь обратилась к Майло: — Значит, договорились. Я сам позвоню.

И многозначительно подмигнула:

— Или эсэмэску кину.

Трэвис Хак трясся.

По его вискам змеились набухшие вены, уходящие вверх, за линию волос, сквозь густую черную щетину на черепе. Глаза, так глубоко посаженные, что они были видны только при самом ярком свете, смотрели в никуда. Щеки запали, как у покойника. Осунувшееся лицо само по себе могло поведать целую историю.

Дебора Валленбург купила ему новенькую рубашку. Небесно-голубую, хрустящую, с еще не расправившимися складками. Хак выглядел как кандидат на досрочное освобождение.

Она выдвинула свой стол на несколько футов вперед и села там рядом с Хаком, отгородившись таким деревянным барьером. Мать и дитя кисти Мэри Кассатт взирали на происходящее с неуместной безмятежностью. Мягкий свет, который включила Валленбург, ничуть не успокаивал ее клиента. Он раскачивался в кресле и истекал по́том. Возможно, под лампами дневного света в полицейском участке ему было бы еще хуже. А может быть, это все вообще не имело значения.

Было четыре часа утра. Эсэмэска Валленбург разбудила Майло в четверть третьего, мне он позвонил двадцать минут спустя. По пустынным, словно пески Сахары, улицам мы домчались до Санта-Моники в два счета. Если б не череда янтарно освещенных окон верхнего этажа, офис Валленбург был бы похож на гранитную лопату, вонзенную в беззвездное небо.

Как только машина Майло остановилась у въезда на парковку, железная решетка раздвинулась и наружу вышел охранник в форме.

— Будьте любезны, ваши документы.

Нагрудный знак Майло явно был именно тем, что он ожидал увидеть.

— Лифт вон там, парковаться можете где хотите.

Охранник указал на безбрежное море свободных мест. Единственной машиной на стоянке был «Феррари» медного цвета.

— Ее спортивная машина, — заметил Майло. — Надеюсь, это все не игра.

Мо Рид на заднем сиденье звучно зевнул и протер глаза.

— Ну, поиграем…

* * *

Дебора Валленбург взяла Хака за руку. Он отстранился. Она села прямее. Седая шевелюра волосок к волоску, макияж по всей форме, бриллианты.

Профессиональная уверенность поколебалась лишь тогда, когда адвокатша взглянула на Хака. Он пребывал в своем отдельном мире и в глаза не смотрел.

— Будете готовы, Трэвис, можем начинать, — сказала Валленбург.

Прошла минута. Потом еще тридцать секунд. Мо Рид закинул ногу на ногу. И Хак, как будто среагировав на это движение, произнес:

— Единственным, кого я убил, был Джеффри.

Валленбург нахмурилась.

— Трэвис, но это же был несчастный случай!

Хак слегка отвернулся, словно выражение «несчастный случай» показалось ему оскорбительным.

— Я теперь много думаю о Джеффри. Раньше не мог.

— До того, как?.. — подсказал я.

Хак втянул в себя воздух.

— Я как во сне жил все это время. А теперь протрезвел и очнулся, но это не всегда… хорошо.

— Слишком о многом приходится думать? — предположил я.

— О плохом, сэр.

— Трэвис! — обронила Валленбург.

Хак повернулся, и мягкий свет коснулся его лица. Зрачки расширены, лоб как маслом намазан. Вокруг ноздрей какая-то сыпь, будто мелкие ягодки по бледной коже.

— Меня терзают дурные сны. Я — чудовище.

— Никакое вы не чудовище, Трэвис!

Хак ничего не ответил.

— Разве вы можете не чувствовать себя отверженным, если люди постоянно относятся к вам с предубеждением? — спросила она, делая вид, что говорит с ним, но на самом деле обращаясь к суду.

— Дебора, — он понизил голос до шепота, — вы редкая птица, вы летаете вольно. Но я-то знаю, кто я такой!

— Вы хороший человек, Трэвис.

— Среднестатистический немец.

— Прошу прощения?

— Человек из толпы, — сказал Хак. — Довольный своим костюмом и приличными туфлями. А вони можно и не замечать.

— Трэвис, нам следует сосредоточиться на…

— Дахау, Дебора. Руанда, Дарфур, невольничьи корабли, Камбоджа, плавящиеся пустыни… Обычный человек сидит в кафе и кушает кремовые пирожные. Он знает, куда дует ветер, вонь бьет ему в нос, но он делает вид, будто ничего не замечает. Вы выбрали свободный полет, Дебора. Толпа выбирает клетку. И я выбрал клетку.

— Трэвис, сейчас речь не о войне и…

Хак развернулся к ней.

— Речь о войне, Дебора. Война дышит в нас всех. Совершить набег на соседнюю стаю, разорить деревню, сожрать детенышей. В добром мире быть человеком означает не быть животным. Вы выбрали не быть животным. А я…

— Трэвис, мы пришли сюда, чтобы вы рассказали им то, что знаете…

— Я почуял ветер, и вонь ударила мне в голову. Я допустил это, Дебора.

Прежде чем Валленбург успела что-нибудь возразить, я произнес:

— Вы допустили все эти убийства.

Хак вцепился в стол, будто боялся упасть. Длинные, узловатые пальцы вдавились в кожу, соскользнули, оставив блестящие следы пота, будто от проползшей улитки. Он прикусил впалую щеку.

Валленбург промолвила:

— Трэвис, вы тут абсолютно ни при чем…

— Я мог это предотвратить! Я недостоин того, чтобы жить!

Он оголил запястья, подставляя руки наручникам. Дебора Валленбург заставила его опустить руку. Хак окаменел.

— Когда вы узнали? — спросил я.

— Я… этому не было начала, — выдавил Хак. — Оно просто было тут. Тут. Тут. Тут-тут-тут-тут…