Руны Вещего Олега - Юлия Гнатюк

– Ну да, я же баба глупая, только о себе и забочусь, а ты да твоя полоумная сестра всё о других печётесь, как же, ведаю! Колдуны чёрные! Вот и сына моего от живой матери увели! – Велина всё более стала наливаться злобой. Ольг ничего не рёк в ответ, глядя куда-то в угол, где едва поблёскивала неровным светом лампада. Потом снова поглядел на Велину.

– Сына ты сама ко мне прислала, чего по пустой злобе своей речь?

Она запнулась на полуслове, вперила в него свой горящий взгляд, порываясь что-то сказать, но ком у самого горла не давал ей этого сделать. Затем, овладев собой, Велина вдруг молвила почти спокойно и даже как-то с удовлетворением:

– А ведь у тебя есть женщина, только любите вы друг друга тайно… Я ведь тоже немного колдунья, видно, от тебя набралась или от сестрицы твоей, когда она надо мной ворожила… – Самообладание кончилось так же внезапно, как и пришло. Слёзы отчаяния и жуткой тоски потекли из глаз Велины. Она зарыдала вдруг и завыла, как воют жёны над умершим близким человеком.

Ольг едва слышно молвил:

– Прощай! – и с шумом отодвинув лаву, встал из-за стола.

– Ах, так, смотри же, проклятый зеленоглазый колдун, как я умру здесь прямо на твоих бесстыдных очах! – закричала Велина и схватила со стола здоровенный нож, которым резали мясо. – Я проткну сейчас своё сердце, которое тебя так любило… – Она взмахнула ножом, но появившийся из двери Олег быстрым заученным движением перехватил её запястье. Второй рукой он слегка ударил по её сжатому кулаку с ножом, и тот со стуком покатился по столу. – Мама, не надо лицедейства, убивать себя смертный грех для крещёной жены, а о твоей христианской добродетели мне пастор Энгельштайн много добрых и возвышенных слов сказывал.

– Пастор Энгельштайн, он жив, где же он сейчас? – заинтересованно спросила Велина, враз забыв, что только что хотела показательно убить себя.

– Его больше нет. Я прошу тебя, не надо крутить ни мной, ни отцом, каждый волен поступать, как он решает, мы не твои работники. Это вот, – он положил перед матерью искусный серебряный ларец, – это от нас с отцом на память. Прощай, мама! – он обнял её и вышел вслед за отцом. Переступая порог, Олег остро почувствовал, что это была его последняя встреча с матерью.

* * *

По приезду в Киев в тереме поднялась такая же шумная и весёлая суета, как и на сватанье в Выбутове.

– Овсени, – пора свадеб! – Громогласно во весь свой могучий воинский голос пророкотал князь Ольг, стоя посреди теремного двора. С лодий, на которых они причалили к Киевской пристани, всё ещё везли разные подарки с северной земли, ведь у многих военачальников и бояр там остались родичи и добрые друзья, не преминувшие с оказией передать своим кое-какие памятные гостинцы.

Все невольно остановились, суета на миг замерла, многие взоры обратились на князя.

– А ну-ка, позовите сюда князя младого Ингарда и мать его княгиню Ефанду! – тем же зычным голосом повелел Ольг. Быстрые молодые гридни тут же поспешили выполнить повеление. Когда растерянные Ефанда и Игорь появились на крыльце, Скоморох подал незаметный знак, и к крыльцу подкатил малый крытый возок, приехавший среди прочих с пристани.

Все замерли, гадая, что же за подарок такой особенный привёз Ольг для молодого князя и его матери, что заставил их выйти для встречи. Скоморох махнул своим друзьям-изведывателям, и те мигом раскатали перед возком пёстрый ширванский ковёр.

– Не зря мы ездили в дальние края полночные и зрели там чудеса многие, и добыли для князя нашего диво дивное, чудо чудное! – торжественно проговорил Скоморох, подходя к возку. В сей миг не только голос его звучал возвышенно, но и сам он, кажется, стал больше ростом и шире в плечах. С другой стороны к возку подошёл князь, и когда Скоморох торжественно распахнул дверцу, Ольг подал руку сидевшей в возке красавице, облачённой в голубые парчовые одежды, украшенные кружевами, с жемчугами на шее, да в венце с серо-синими, под цвет очей, каменьями. Взволнованная девица, опираясь на могучую руку князя, сошла с возка на ковёр. Ингар опешил, очи его удивлённо округлились, а потом счастливо засветились: он узнал ту самую Прекрасу, о которой не переставал думать с первой их случайной встречи.

– Княгиня Ольга, из рода моего, суженая нашего князя Ингарда! – громко проговорил князь, и все вокруг разразились громкими и радостными криками. Всё снова завертелось, закипело и забурлило. Только мать Ефанда стояла молча, глядя то ли на невесту сына, то ли сквозь неё, куда-то далее, сквозь туманную пелену времени.

– Братец, ты ведь ей не только имя, но часть силы рода нашего передал, – молвила, наконец, сестра. – Справится ли девица с сей ношей, одним Богам ведомо…

Лета 6413 (905)

После прихода в Киев Олега с дружиной истекло почти четверть века.

Укрепилась Великая Русь от словенско-варяжской Ладоги на полуночи до дулебского Черевеня на полудне, от дреговичского Берестья на заходе до северского Чернигова и радимичского Добрянска на восходе. По-прежнему рядом с мудрым князем во всех трудных делах сопровождали его верные изведыватели. Правда, лет через шесть после прихода в Киев не стало самого старшего из них – Айера. Они уходили тогда от кочевников, меняли коней, путали следы, наконец, растворились в лесу, решив переждать до утра. А утром обнаружили, что душа старого изведывателя покинула тело.

– Надо же, всю жизнь рядом со смертью ходил, ранен не раз бывал, а умер во сне, – печально молвил Скоморох. А Ерошка по изведывательской привычке плакал беззвучно, как будто его могли услышать враги, лишь несколько крупных слезинок одна за другой скатились по чумазым от долгой пыльной гонки щекам.

– Он вчера перед ночёвкой про необычную усталость рёк, – тихо вспомнил Молчун. – Сказал ещё, что лес – это его дом, и хоть не северный, а всё равно лес.

Там же в лесу и соорудили по вепсскому обычаю на возвышенности каум, – последний приют старого Айера.

Ерошка стал крепким молодым воем. Скоморох, дабы не забыть греческий и подучить юного помощника, брал его с собой, подряжаясь работником к византийским купцам, которые звали шустрого мальца Ерофеем, что означает на греческом «Священный». Так привыкли называть его и боевые собратья. Ерошка-Ерофей женился на местной киянке, тоже чернявой да кареглазой. У них родился сын, а потом почти друг за дружкой две дочки. Неспешно, но верно плетёт нить жизни мать Макошь, и в повседневных заботах незаметно настал час, когда Ерофей появился в Ратном стане не сам, а в сопровождении двенадцатилетнего сына. Поглядели на мальца друзья изведыватели и ахнули, а в уголках очей Молчуна и Скомороха даже на краткий миг блеснули слезинки: уж больно напомнил им сын Ерофея того самого недоверчивого мальца, которого они выкупили из рабства в далёком Итиле незадолго до знаменитого Рюрикова побоища.

– Ну, Ерофей, силён! Гляди, Молчун, какого нам помощника сварганил! – растрогано молвил Скоморох

– И впрямь, точный Ерошка! – как всегда коротко подтвердил его сотоварищ.