Белая голубка Кордовы - Дина Рубина

Они натянули холст на старый подрамник, найденный набогатейшей помойке в одном из соседних дворов, заново проклеили, по советуЗахара, не жалея клея. Андрюша потом ругался: переложили клею, это все ты, ствоими идеями: какого хрена лезешь, куда не понимаешь? — он был беспощаденк ошибкам в своем деле. А клею действительно Захар переложил, из-за чего холстнатянулся и звенел, как фарфоровый.

— Хрупкий, слишком хрупкий, — с досадой повторялАндрюша. — На выброс!

— Погоди, успеем выбросить…

И весь тот день кружил вокруг старого, туго натянутогополотна, тасуя разные портреты французского императора… Наконец, выбрализвестный портрет Наполеона кисти Жака-Луи Давида, весь день работал надкарандашными набросками… Потом взялся за уголь…

* * *

Недели через две портрет Наполеона уже сох на мольберте:император при орденах и эполетах стоял в характерной позе, правую руку заложивза борт полурасстегнутой куртки, левой опершись на спинку золоченого, обитого краснымбархатом кресла в стиле ампир, на котором лежали шпага с перевязью и кодексНаполеона — свод французских законов, одно из высших достижений императора.Короткие белые панталоны на пуговицах и белые чулки на слегка отечных ногахимператора (следы изнурительной ночной работы, понимаете ли) контрастировали стемным и массивным письменным столом на могучих львиных лапах, а также свысокими напольными часами, показывающими 4.30 утра — Наполеон ночь напролетработал над документами. Свечи почти догорели… взгляд великого человека…впрочем, неважно: портрет напоминал все его портреты разом, в то же времяотличаясь от них рядом деталей.

Когда кто-нибудь заходил в мастерскую, портрет отворачивалилицом к стене.

— Корсары предвкушали неправедную добычу, — говорилАндрюша, опуская коржик в стакан с горячим чаем. Он пил его часто, иобязательно — кипяток, даже летом стараясь согреться.

Время от времени подходил и проверял сторожкими пальцамихолст то в одном, то в другом месте — не просох ли уже, наш курилка? И допроверялся:нечаянно задел локтем, холст грохнулся с мольберта об угол стола и при такой завышеннойпроцентности клея, как потом счастливо повторял Андрюша, мог бы на кускиразлететься, как тарелка… но не разлетелся, только в двух местах треснулпаутиной тончайшего кракелюра: на руке, заложенной за отворот куртки, и напричинном месте полководца.

Захар как раз вернулся из пирожковой и застал скачущего помастерской, будто ногу ему отдавили, стонущего матерные проклятия Андрея.

Для начала полаялись, как положено: «Это ты…» — «Нет, этовсе ты со своим клеем…» — «А какого же хрена…» — ну, и так далее.

Потом плюнули, помирились, перекусили пирожками сяйцом-луком… Махнули на все рукой: и не такое теряли. Можара — к свиньямсобачьим, что поделаешь… тыща дукатов накрылась медным тазом. Ну, и аминь.

И далее до вечера каждый занимался своим делом. Андрюшареставрировал золоченную ампирную раму от овального зеркала, Захар натягивалхолст для давно задуманной «Бани» — новой картины в серии «Иерусалимка».

Все чаще он поднимал голову к загубленному императору,задерживая на нем сначала огорченный, потом задумчивый, потом пытливый взор.Наконец, отложил молоток, выплюнул в коробку гвозди и молча принялся снимать сподрамника пострадавший холст.

— Ты чего? — спросил Андрей. Захар не отвечал,лишь как-то загадочно помыкивал. Когда холст был снят с подрамника, он так жемолча подошел к столу, и с треском, сверху донизу сильно проехался полотном обкрай столешницы. Андрюша только крякнул, уже понимая — что тот надумал.

…Портрет Наполеона лежал на столе во всем великолепииестественного, равномерно-мелкого, небесной красоты кракелюра. Оба прохвостастояли над ним, любуясь своим творением в торжественном молчании.

— Судьба! — наконец проговорил Андрюша.

— И новый метод, — добавил Захар.

…А вечером к ним ввалился пьяный в дугу Варёнов. Рыло у негои вправду напоминало вареную колбасу. Реставратор мастерских Эрмитажа, былНиколай Варёнов трамвайным хамом и алкашом; на реставрацию картины мог выписать26 литров спирта, дружил с фарцовщиками антиквариата, например, был закадычнымдружком все того же Можара; от Варёнова вились цепочки самых сомнительныхзнакомств, подчас уголовных. И всегда он с чем-нибудь диковинным возникал: топритащит малиновый корсет фрейлины императрицы, то извлечет из-под необъятноготулупа рыжий ботфорт, уверяя, что именно ногой в этом ботфорте заседал МихайлоКутузов в ставке в Филях…

Варёнову дали чай в стакане с подстаканником.

— Издеваетесь? — спросил он.

— Ты уж и так хорош, — заметил Андрюша и подмигнулЗахару. — Вот ты, Коля, гордишься своей высокой квалификацией… А у нас тутодна картинка всплыла, портрет Наполеона Бонапартыча. Клиент просит экспертизы.Не взглянешь — каких времен и чьих кистей портрет?

Варёнов еще поторговался за не просто так, ему, конечно же,налили. Осмотрев портрет, он уверено заявил:

— Новодел!

— Новодел-то новодел… — согласился Захар. — Аточнее? Что скажешь?

Тот внимательней осмотрел холст на обороте, склонился надлицевой стороной, одышливо сопя и щуря воспаленные глазки. Высморкался внесвежий платок и решительно отрезал: — От силы лет сто!

За год оба они прибарахлились, щеголяли в джинсах и кожаныхкуртках из комиссионки, съездили в Коктебель, где ухаживали за одной и той жеофицианткой Оксаной из столовой дома творчества писателей… Девушка дарила своимвниманием обоих, удивлялась, какие они «дружни, хоть и таки разни», оченьлюбила сладкое вино «Розовый мускат» и «Мадеру», но пила до определенногоградуса, после которого приветливо советовала: «Хлопци, больше не наливайте, яуж такая, какая вам трэба!».

Была она удивительно некрасива лицом, с волчьим прикусом,низким выпуклым лбом, но льняными льющимися волосами и фигурой Артемиды.Столько ослепительной обнаженки, сколько Захар сделал с нее за три недели, онне сделал за все годы учебы, и потом всю жизнь при надобности сюжета — а сюдамы поместим Кса-а-ану, — вставлял в картины и акварели ее крутые летящиебедра, широко расставленную классическую грудь и гибкую мускулистую спину богини-охотницы.

Захар уже участвовал в нескольких квартирных выставках, накоторые, помимо постоянной своей публики — коллекционеров, околохудожественнойшатии-братии и диссидентов самых разных конфессий, — приезжали из Москвывторой секретарь посольства Швеции, кое-кто из посольства Дании и, как заметилАндрюша, еще какой-то хрен моржовый из викингов. Давно уже тянулись в СоветскийСоюз заинтересованные в «новом русском искусстве» западные галеристы,коллекционеры, кураторы музеев… На таких вот закрытых квартирных выставкахрождались имена, группы и направления.

То и дело Захара призывали в ряды какой-нибудь группы,потому как известно: в искусстве, как на поле боя, лучше двигаться «свиньей».Он неизменно отклонял любое предложение, работы развешивал сам, группируя ихотдельно, и прослыл закоренелым единоличником. К тому же на свои картины, ккоторым с порога устремлялись вошедшие гости, он ставил несусветные цены,невообразимые для молодого, никому неизвестного художника.