Печальная история братьев Гроссбарт - Джесс Буллингтон

Частично утолив давно терзавшую его жажду, Генрих обратился к молящемуся, которого по ошибке принял за священника:

– Снимай одежду.

Тот продолжал молиться, но голос его дрожал.

– Снимай! – рявкнул Генрих.

Однако предводитель продолжал молиться. Генрих взмахнул плетью, так что она обвилась вокруг шеи несчастного. Сила удара отбросила его назад, он захрипел, задыхаясь, когда приземлился на задницу, но глаз не открыл, а его губы снова начали произносить слова молитвы, как только плеть ослабла.

– Молись за них! – выкрикнул Генрих. – Молись за моих детей и жену!

Выдернув плеть так, что брызнула кровь, Генрих выронил нож и схватил оружие обеими руками. Его радость росла с каждым влажным щелчком плети, а приятное тепло в животе напоминало чувство, возникавшее, когда он только съел миску мясного супа, какой варила Герти, или смотрел, как Бреннен вытягивает из земли свою первую репку. Он припомнил, как приятно пахла его жена после того, как они занимались любовью, как Бреннен смеялся и хлопал в ладоши, когда мама показывала ему тени на стене, как крошки-дочери одновременно целовали отца в обе щеки. Внутри Генриха демон продолжал умолять крестьянина сохранить этому человеку жизнь; шепоток стекал по его сознанию, как капли по лицу его жертвы, но Генрих не прислушался к совету. Мало было того, чтобы флагелланты, которые ранят себя, желая остановить чуму, сами стали ее разносчиками. Они служили Богу столь жестокому, что Он отпустит грехи Гроссбартам. Посему их следует покарать так, как смогут лишь Генрих и его мальчики.

Через некоторое время Генрих заметил, что предводитель умер, а он продолжает хлестать голый череп, о который бьется отяжелевшая от лохмотьев кожи и слипшихся волос плеть. Костяное лицо теперь было похоже на лики его мальчиков, которые сидели рядом и грызли кости флагеллантов, глядя на приемного отца. Взглянув на побоище, Генрих видел теперь лишь Герти, истекающую кровью от раны в спине; алые пузыри на горле Бреннена; почерневшие, обугленные останки дочерей и четверых детей, которых они похоронили прежде: некоторые сразу явились мертвыми из лона Герти, другие прожили год или пять, прежде чем Бог их отнял. Он слышал крики своих дочурок, чуял запах могильной земли и своего горящего дома. С каменным лицом крестьянин плюнул в рот мертвому предводителю флагеллантов.

– Так станем же демонами! – завопил Генрих. – Станем чумой на тех, кто смирится с подобной жестокостью! Станем неистовствовать и карать прислужников этого дьявола на небе, который весь мир обманом заставил себе поклоняться! Отмщенье – имя нам и наше деяние! Отмщенье за всякого убитого ребенка, за каждую изнасилованную женщину, за каждую душу, что трудится лишь для того, чтобы увидеть, как любимые и родные сохнут, болеют, страдают и умирают! Без отпущения! Без исповеди! Без соборования! О, Гроссбарты, мы вас настигнем!

Магнус и Бреннен завыли всеми своими пастями, а затем заплакали, увидев, что их хозяин плачет. Плеть впивалась шипами в спину Генриха при каждом произнесенном обете, но слезы он лил не из-за боли. Он плакал по всем невинным душам, что хранили лживую надежду на то, что в конце кто-то извинится и все объяснит. Когда он отбросил в сторону окровавленную плетку и упал на колени, перепуганные мальчики бросились вылизывать ему раны и преданно скулить.

К закату они убрали тела с дороги. Близнецы сожрали умопомрачительное количество человечины, прежде чем уснуть в тени с надутыми животами и высунув все языки. Генрих тщательно очистил шипастую плеть в ручье и облачился в окровавленный балахон предводителя. Когда он завершил омовение, луна низко висела над зарослями кустарника. В ее лучах они вновь пустились по следу своих бородатых жертв.

В кают-компании под баком располагался стол, стулья и несколько бочек с пресной водой и пивом. Узкий коридор шел, огибая мачты, к корме, а по обеим сторонам его в стенных нишах ютились узкие койки. В кладовой на другом конце коридора хранились сети, съестные припасы и остальное снаряжение – именно там расположился капитан со своей дамой. Поскольку двое заняли место, где могли бы спать пятнадцать человек, коек на остальную команду и Гроссбартов с друзьями не хватило. В итоге им пришлось спать на одних и тех же кроватях посменно с моряками, которые трудились наверху. Кроме, разумеется, Гроссбартов, которых матросы быстро научились избегать, благодаря привычке братьев нещадно мутузить всех, кто осмеливался потревожить их сон.

Когда следующим вечером братья открыли глаза, на койках напротив спали двое – какой-то молодой моряк и громила Мерли. Выбраться из ниши удалось не сразу; особенно тяжело пришлось Манфриду, который уснул, не снимая верхней части рыцарских лат. Казалось, даже пальцы на ногах и ногти ломило от усталости после напряжения вчерашнего дня, но братья проснулись со смехом, вспоминая свой триумф. Они притащились в пустую кают-компанию и напились воды, не обращая внимания на полуголого шевалье Жана и его тень – Рафаэля.

– Остальные где? – спросил Гегель после того, как окунул лицо в бочку с водой, оставив на ее поверхности масляную пленку.

– Верхнеместно, – отозвался Рафаэль и кивнул в сторону лестницы. – Вдыхают солнечный соленый воздух. Капитан с ними, хочет с вами советоваться.

– А говорить ты толком не умеешь, да? – покосился на него Манфрид.

– Поистине, моя собственная персона любит язык, которым все нормальные люди говорят, – ответил Рафаэль и ткнул в шевалье Жана заряженным арбалетом, так что рыцарь вздрогнул.

– Святые слова, – согласился Гегель, и братья поднялись на палубу.

Вскарабкавшись по лестнице к ослепительному солнечному прямоугольнику, они припали к палубе, точно звери, которых наконец выпустили из долгого заточения в клетке. Когда глаза приспособились к дневному свету, Гроссбарты зашатались – и не только от качки. Со всех сторон их окружала вода, громадные холмы и долины воды, сверкавшей на солнце. И ни следа какой-нибудь суши. Обоим стало сильно не по себе, и оба присосались к своим бурдюкам, а когда Манфрид чуть расплескал напиток, прилаживая пробку, Гегель с удивлением заметил, что брат набрал себе чистой воды.

Над головами Гроссбартов высились две мачты. Родившиеся в горной деревне братья поняли только, что этот корабль больше любой баржи, какую они видели в жизни, и поэтому, наверное, громадный. Повсюду толпились люди, но работали лишь три матроса, если не считать мрачного Джузеппе и добродушного Анджелино. Теснота судна вынуждала моряков то и дело обходить братьев, которые медленно двигались к корме. Взобравшись по деревянным ступенькам на ют, они обнаружили там Барусса и Анджелино, которые приветствовали братьев.

– Добро, и вам хорошего утречка, – поздоровался Гегель.

– Ага, – кивнул Манфрид, высматривая своего араба.

– Чувствуете? – спросил Барусс и глубоко вздохнул, от чего его грязные бинты взвились, точно флажки. – Душа моря – это душа Бога. Неудивительно, что наши предки ей поклонялись.

В этот момент Манфрид увидел за парусами женщину: та сидела спиной к нему, верхом на носовой фигуре.