Ледяное сердце - Джонатан Келлерман

— Вот вам след, — заметил Смолл. — Мэри, монахиня-маньячка.

— Сестру Мерфи, — продолжал Шталь, — зовут Альма Труб-лад. Я встретил ее в санатории, где умирает Мерфи. У нее два сына от предыдущего брака, один уже покойный. С первым мужем, тоже покойным, она развелась до его смерти. Я нашел нескольких дальних родственников по линии бабки и деда, но никто из них не живет там же, и никто не носит фамилию Драммонд. Никаких связей с Кевином я не выявил.

— Разговор о кузине — бред. — Смолл пожал плечами.

— Кузина — любительница искусства, — возразил Шлесингер. — Ну и что?

Майло взял схему и пробежался по ней глазами. Я тоже взглянул на нее.

— Это кто такой?

Шталь перегнулся через стол и прочитал:

— «Первый муж Альмы Трублад». Он торговал недвижимостью в Темпл-Сити.

— Альвард Г. Шулль, — произнес я. — Имя факультетского консультанта Кевина в колледже «Чартер» — А. Гордон Шулль. Двое сыновей, упомянутых здесь, — это покойный Брэдли и Альвард-младший.

— А. Гордон, — вставила Петра. — Первое имя Альвард, но я использовала второе.

— Черт возьми! — выругался Марвин Смолл. — Этому профессору нравится искусство? — Иначе и быть не может, — отозвался я. — Шулль сказал мне, что вырос среди поклонников изобразительного искусства, литературы и театра. Кроме того, он рыжий.

— Крупный и сильный? — уточнил Майло.

— Конечно, — ответил я. — Рост — футов шесть, вес — фунтов двести. Любитель занятий на свежем воздухе, часто бывает вне дома. Отношение к Кевину далеко не доброжелательное, хотя от наставника следовало бы ожидать иного. Сначала он удивился, что Кевина в чем-то подозревают, но потом разговорился насчет эксцентричных причуд Кевина. Помню одну его фразу: «Кевин не тот человек, с кем хотелось бы выпить кружку пива». Тогда я не обратил на это должного внимания, но в ретроспективе мнение кажется жестоким. Напоследок он сказал, что Кевин — поганый писатель.

— О Боже! — воскликнула Петра. Майло потер лицо.

— И еще кое-что, — продолжил я. — Когда я предварительно беседовал о Кевине с заведующей кафедрой, она наглухо замкнулась в себе. Вспомнила об академических свободах, о конфиденциальности. А чего еще ожидать от заведующей кафедрой? Потом она выяснила, что консультантом Кевина был Шулль, и ее поведение коренным образом изменилось. Ей вдруг захотелось, чтобы я потолковал с ним. Я этого не принял всерьез, но, возможно, у нее были для этого основания. Она желала создать Шуллю проблемы.

— Шулль был плохим мальчиком? — предположила Петра.

— Если «плохой мальчик» профессор, — пояснил Смолл, — значит, скверная оценка поставлена не тому мальчику. Что у нас реально есть на этого парня, кроме того, что он поклонник искусства и у него есть чокнутая кузина?

— Кузина, которую задушили, — вставила Петра, — и ее заметили в районе, подпадающем под сто восемьдесят седьмую статью.

Смолл прикоснулся кусам.

— Итак, теперь у нас есть два плохих мальчика? Преподаватель и студент? Как Буоно и Бьянчи, Биттейкер и Норрис — дуэт психопатов-негодяев?

— У нас есть преподаватель литературы и студент, — сказала Петра. — Возможно, они стали неким ответвлением русла университетской науки. — Она обратилась к Шталю: — Ты сказал, что матушка Шулля была при деньгах. Не этим ли объясняется финансирование Кевина?

— Влияние Шулля, — предположил я, — могло сказаться на литературном стиле Кевина. Первые его статьи были примитивны, а Шулль указал ему путь к комплексному подходу. Я сказал Шуллю, что стиль Кевина стал претенциозным. Он засмеялся и воскликнул: «Ох ты!» Но может быть, это не выражало удовольствия.

— Не заметил ли ты в его поведении чего-либо странного, Алекс? — спросил Майло.

— Вообще-то нет. Он держал себя вполне спокойно. Но с самого начала мне казалось, что Шулль не проявит каких-либо странностей. Тот, кто незаметно входит в учреждения, связанные с искусством, и выходит оттуда. Тот, кто достаточно сообразителен, чтобы планировать.

— Тот, кто старше Кевина. Его возраст сразу ввел тебя в заблуждение.

— Сколько лет Шуллю? — спросила Петра.

— Тридцать пять — сорок.

— Возраст подходит.

— Каково происхождение семейных денег? — спросил Шлесингер.

— От второго мужа.

— Часть этих денег могла уйти к ее единственному живому сыну, — предположил я. — Известно ли, как умерли отец Шулля и его брат?

Шталь покачал головой.

— Ты хорошо поработал, Эрик, — улыбнулась Петра.

На мгновение в глазах Шталя вспыхнула искорка эмоций, но быстро угасла.

— Да, такова жизнь, — изрек Марвин Смолл. — Вдруг ни с того ни с сего все меняется.

— Наш философ, — добродушно заметил Шлесингер. — Я был бы рад хорошим переменам ради разнообразия. Вы, ребята, собираетесь разузнать побольше об этом профессоре?

— Да, как только разойдемся, — сказала Петра, — я прокручу его по банкам данных.

— Не советую беседовать с его мамулей, — проговорил Шталь. — Неприятная леди? — осведомился Майло.

— Не та, с кем мне хотелось бы выпить пива.

Шталь пошутил впервые, но тон его был серьезным. Никаких эмоций голос не выражал. Бесчувственный голос сломленного человека. Или он фаталист с детства? Шталь положил «древо» в белый конверт и внимательно посмотрел на свою пустую тарелку.

— Как зовут заведующую кафедрой? — спросил меня Майло.

Имя Альварда Гордона Шулля искали по всем файлам правоохранительных органов. Никаких записей о причастности к преступлениям, но Гваделупе Сантос, домовладелице Кевина Драммонда, казалось, что она видела человека на полученном в управлении автомобильного транспорта фото, которое предъявила ей Петра.

— Ммм… возможно.

— Возможно — что, мадам?

— Однажды я видела, как Юрий разговаривал на улице с парнем. Это мог быть он.

— В каком месте на улице, миссис Сантос?

— Неподалеку отсюда, кажется, на Мелроуз. Это в паре кварталов вон в том направлении. — Она указала на восток. — Помнится, Юрий пошел за покупками или за чем-то еще.

Рассказывая об этом нам с Майло, Петра качала головой. Ну надо же, ей и в голову не приходило упомянуть об этом.

— Мадам, у него была сумка, когда он пошел за покупками? Сантос задумалась.

— Давно это было… не помню.

— Но вы считаете, что он встретился именно с этим человеком?

— Не уверена… как я сказала, это было давно.

— Как давно?

— По-моему… несколько месяцев назад. Я запомнила это только потому, что никогда не видела, чтобы Юрий с кем-то разговаривал. Но не похоже, что они околачивались там без дела.