Удар судьбы - Андрей Посняков

Ложе оказалось большим, мягким, застеленным нежно-зеленым шелковым покрывалом… на котором так пленительно, так маняще и так зовуще смотрелось стройное бронзовое от загара девичье тело.

Юноша медленно опустился рядом, поцеловал деву в пупок, в твердые соски грудей, обнял…

Ксанфия выгнулась, застонала, прикрывая глаза…

А потом они еще бегали между статуй, ловили друг друга и снова любили, так, что казалось, это чудо, эта волшебная сказка не кончится никогда. Ну и не надо, чтоб кончалась!

Впрочем, кое-кто, оказывается, думал иначе!

Снаружи, со двора, вдруг донесся громкий озлобленный вопль, похожий на крик рассерженного осла.

Любовники, не сговариваясь, подбежали к окну.

— Где она? Где? Отвечай, старикашка! — распаляясь, кричал краснорожий здоровяк… вполне, кстати, знакомый. — Я видел ее коляску!

— Ой! — Ксанфия испуганно прикрыла рот рукою — Это же Никифор Макрит! Но как он узнал? Неужели…

— Гадать сейчас некогда, — Лешка лихорадочно соображал, что делать. — Скорей одевайся и становись вот сюда, за дверь… Выбежишь из комнаты, когда он войдет.

— Но как?

— Увидишь.

Лешка подскочил к одной из «женских» статуй и, подтащив, положил ее на ложе. Потом сверху взгромоздил и мужскую…

По лестнице уже громыхали шаги, слышалось злое сопенье.

— А как же… как же ты? — в ужасе прошептала Ксанфия.

— Жди меня в конце улицы! Только бы, только бы все удалось…

Едва шаги громыхнули у самой двери, Лешка надрывно застонал у самого ложа:

— Ох! Ох! Ах!

— Что я слышу? — Никифор Макрит распахнул дверь резким ударом ноги. — Горе тебе, неверная! А твоего любовника я сейчас загрызу!

С этими словами он бросился на томные крики, словно разъяренный лев, и Ксанфия, пропустив его, благополучно проскользнула к лестнице.

— Ага! Полюбовнички!

Никифор с размаху пнул «мужчину» ногой в бок… И, заорав от нестерпимой боли, запрыгал на одной ноге!

Лешке едва удалось сдержать хохот.

Впрочем, Никифор, хоть и был явно озлобленным, но пришел в себя быстро — живо сообразив, кто сейчас лежал перед ним на ложе.

— Ах, вы издеваться? Ну, сейчас кому-то мало не покажется, клянусь святым Георгием!

Он тут принялся бегать по всей комнате, словно бешеная собака, орать, заглядывать во все щели, заглянул и под ложе, и за полки, за статую, расчихался даже…

— Ну и пылища…

И подошел к окну, подышать. Наклонился…

Застывший в углу обнаженной греческой статуей Лешка, прыгнув, дернул здоровяка за ноги… В пруду послышался всплеск и дикие разъяренные вопли.

Засмеявшись, Лешка схватил в охапку одежду и ветром бросился прочь. Вылетев из калитки, миновал арку…

Как и договаривались, Ксанфия ждала его в коляске в самом конце улицы.

— Садись, — девушка быстро погнала лошадь. — Ты здорово целуешься… да и вообще… Господи! — она снова перекрестилась. — О чем это я?! В старые времена нас бы за все это подвергли такой епитимье — мало не показалось бы! Слава богу, сейчас все по-другому.

— Как — по-другому?

— Ну, — Ксанфия замялась. — Не как тогда. Более открыто, более естественно, старики говорят — более нахально, но я так не считаю. В конце концов — почему я не могу позволить себе искупаться в жару в заливе? Потому что грешно обнажать тело? И почему я не могу любить — кого хочу? Старики говорят — до свадьбы не имею права!

— Чушь какая! — расхохотался Лешка.

— Вот именно так считают все мои подружки. Да и вообще — вся молодежь… ну или почти вся. Но — только не мой опекун!

— А кто твой опекун?

— Андроник Калла, протокуратор Секрета богоугодных заведений!

— Господи… — Лешка хлопнул себя…

Пей и возрадуйся.

Что завтра нас ждет, что в грядущем —

Кто это знает из нас? Ты не беги, не спеши…

Паллад

…По коленкам.

— Ну, хорош, хорош! — насмешливо обозрел его Владос. — Уж не потратил ли ты на эту цепь все свое вознаграждение?

— Что я, дурак, что ли? — Лешка усмехнулся. — Оставил еще и на плащ. Правда, красивый? Да шучу, шучу, что ты так вылупился?! Есть еще у нас деньги, я совсем немного потратил!

Грек хохотнул:

— И того, что потратил, вполне хватит, чтоб блистать на вашем сборище, словно павлин!

Юноша молча отмахнулся, вовсе не хотелось ему спорить сейчас с приятелем, да и не о чем было спорить — Владос был прав, так шикарно, как сегодня, в лето шесть тысяч девятьсот сорок восьмое, второго индикта, месяца мая в двадцать первый день — а по-русски — 21 мая 1440 года — Лешка еще никогда в жизни не выглядел. Длинная, почти до земли, туника из сверкающей атласной ткани, полусапожки мягкого нежно-зеленого сафьяна, ниспадающая красивыми складками палевая — в цвет туники — шелковая далматика — экий франт! Ну, разве скажешь, что недоучившийся историк-тракторист? Важный, знающий себе цену господин — важный государственный чиновник, пусть даже еще и не в больших чинах, но уже и не младший писарь — повысили после удачно составленного доклада о злоупотреблениях в городских приютах. Кстати, самые гнусные дела творились в приюте Олинф, в том, что располагался в старой базилике неподалеку от церкви Апостолов. Лешкиному непосредственному начальнику — старшему тавуллярию господину Никодиму Калавру удалось – таки вызнать, что там за притон оказался под видом богоугодного заведения. Да-да! Самый что ни на есть притон, да еще какой! Никодим ведь добрался до тех детей, что туда отправляли, вернее, переговорил с нужным, имеющим непосредственное отношение к этому делу, человечком, выяснив, что попечитель приюта Олинф, некий Скидар Камилос, тщательно отбирал для своего приюта только красивых и миловидных мальчиков. Зачем — нетрудно было догадаться, и подозрения эти вскоре вполне подтвердились. Шикарный развратный притон был устроен в приюте Олинф, один из самых дорогих в городе, с мягкими ворсистыми коврами и обитыми дорогой тканью стенами. Туда-то как раз и решили направить выделенные императором средства.

— Так ведь притон! — ахал Лешка. — Не средства туда направлять, арестовывать там всех надо!

— Правильно, — кивал головой мудрый начальник. — И я так считаю. Олинф — самый гнусный и мерзкий из всех приютов. Поэтому им и достанутся деньги. Сказать, почему?

— Догадываюсь, не маленький. Чем больше компромата, тем больше откат! И все же жаль, что мы ничего сделать не можем! А, может, попробуем, а, дядюшка Никодим?