Мой ласковый и нежный мент - Валентина Мельникова

– Вот я и хочу поговорить со Славкой, пока Людмилы нет, что же нам дальше со Светланой делать. Того гляди совсем закрутится, завертится среди этой мишуры. Пропадет ни за грош. Правда, совсем не уверен, согласится ли он со мной разговаривать на эту тему.

– Я тоже думаю, что это напрасный труд. – Старик внимательно посмотрел на сына. – И не со Славой тебе надо разговаривать, а в первую очередь с Людмилой и Антониной. Они лучше всех Светлану знают и в прежние времена всячески помогали ей.

– Не хватало еще нам военный совет в Филях устраивать. – Денис криво усмехнулся. – Как-нибудь обойдемся без их доброго участия.

– Денис, – Максим Андреевич строго посмотрел на сына, – объясни, какая вдруг кошка пробежала между вами? Почему испортились ваши отношения? Почему ты всячески стал избегать разговоров о Людмиле? Ведь, насколько мне помнится, по зиме ты только о ней и говорил. И очень благодарен был, правда, с оговорками, – усмехнулся Барсуков-старший, – за Костю. Это ведь при ней он произнес первое слово и даже не спросясь назначил себе в матери. Видно, решил отцу облегчить выбор…

– Прекрати, пожалуйста, эти разговоры, – недовольно поморщился Денис. – Все что касается Людмилы – моя личная проблема, которая никого, даже тебя, не касается. У нее есть жених, за которого она, по слухам, собирается замуж…

– Собирается? – удивился Максим Андреевич. – Помоему, тебе по роду службы положено владеть более полной информацией, чем мне. Ни за кого она уже не собирается, потому что Вадим в конце августа уезжает за границу со своей невестой Лайзой Коушелл.

– И все-то ты знаешь, – покачал головой Денис, – и ничего-то от тебя не скроешь! Интересно только, какая из сорок новости тебе носит?

– Да какая там сорока, – махнул рукой отец. – То Стас что-то брякнет, то Антонина проговорится, то Славик поделится… Так слово за словом и собирается все в кучку…

– А я и не подозревал, что за моей спиной столь мощный информационно-аналитический центр работает, – усмехнулся Денис. – Тебя бы к нам на службу, цены бы не было!

– Староват я для вашей службы, – улыбнулся Максим Андреевич. – Дай бог с внуком справиться да с этим мохнатым чудовищем! – Он кивнул на окно. – Тебе не кажется, что наш Константин готов уже в конуру переселиться к своему приятелю?..

* * *

Людмила сидела, прислонившись к стволу кедра, и прислушивалась к звукам леса. Снизу, из-за кустов ольховника, доносился ровный грохот реки, не знавшей ни сна, ни отдыха. Иногда по верхушкам кедров и пихт проносился ветер, тайга глубоко, как сонный человек, вздыхала и вновь затихала… С перевала вдруг прилетел короткий басовитый гром: это падали малые лавины. Где-то очень далеко ныла, выворачивая душу, чернявая желна, неспокойная птица, страдающая бессонницей, потом где-то в камнях провыл волк, и все опять стихло…

Медвежонок возился рядом, пытался освободиться от куртки, недовольно порыкивал и крутил черной пуговкой носа. Совсем еще маленький, но тяжелый, он оттянул ей все руки, и Людмила решила оставить его временно на пасеке, на которой с мая по август заправлял дед Банзай.

На небе уже проявились первые звезды, но до пасеки оставалось совсем немного, и она позволила себе этот короткий привал, присев на прогревшиеся камни и с удовольствием вытянув натруженные за день ноги. Вполне возможно, она и заночует на пасеке. Дед, славящийся своим гостеприимством и говорливостью, вряд ли отпустит ее в ночь…

С каждым годом количество пасек в горах увеличивалось. Их разрешали устраивать и вблизи границ заповедника, к чему Людмила относилась неодобрительно и воспринимала как лишнюю головную боль и только. Но с пасеками все-таки пришлось смириться. Дикоросы тоже нуждаются в опылении… Обычно на каждые сто ульев приходился один пасечник. Работали в основном старики, но в последнее время появились и крепкие сорокалетние мужики, и молодежь не старше тридцати лет. Месяцами жили они в полном одиночестве, и лишь раза три за лето приезжали на вьючных лошадях хозяева пасек, забирали мед, воск, взамен привозили продукты. Житье не слишком веселое и даже в нынешние времена на эту работу шли неохотно, и, может, поэтому среди пасечников попадались всякие люди – и те, кто бережно относился к природе, и те, кто жил одним днем, вернее, сезоном.

К большой поляне, на которой располагалась пасека, она вышла к девяти часам вечера. Множество цветов, трава по колено – здесь самое раздолье для пчел. Не зря дед Банзай вот уже больше десятка лет именно сюда вывозит свою пасеку, не доверяя ее ни сыновьям, ни внукам.

Людмила огляделась. Поляна с некошеной травой, яркими таежными цветами и более темными колодами ульев выглядела как иллюстрация к сказке. В стороне на фоне черного леса стоял домик, над ним курился дымок и пахло свежим хлебом. Она быстро пошла по тропе, но внезапно остановилась. На небольшом глинистом пятачке виднелся четкий след резинового сапога, точно такой же она видела неподалеку от берлоги…

Дед Банзай в компании с рыжим толстым котом встретил ее на крыльце и расплылся в радостной улыбке:

– Смотри-ка, кто к нам пожаловал! Людмила Алексеевна! – Прищурившись, он внимательно оглядел ее и одобрительно щелкнул языком. – А ничего смотришься! Я-то думал, что капиталисты непременно обманут, да еще и изуродуют, чтоб баб красивых у нас поменьше было!

– Они к нам деньги приехали зарабатывать, а не членовредительством заниматься, – улыбнулась Людмила.

– Ну тогда ладно. – Дед смахнул с широкой лавки запрыгнувшего туда рыжего кота, присел было сам, потом вскочил на ноги и, быстро оглянувшись по сторонам, пригласил: – Скидавай обувку, проходи в дом. А это что у тебя? – обратил он внимание на шевелящийся тючок, который она оставила около крыльца.

– Медвежонок! Какие-то сволочи еще вчера убили медведицу. Не оставлять же его одного в лесу. Погибнет…

– Погибнет, – согласился дед и спустился с крыльца. Освободил медвежонка от куртки, и тот сразу же облапил его ногу и тоненько заскулил. – Есть просит. – Лицо деда жалобно скривилось. – Сейчас мы ему сгущеночки разведем, накормим…

Через полчаса сытый медвежонок спал в глубокой плетеной корзине в обнимку с большой пластиковой бутылкой, в которую дед вставил тряпочную затычку. Через нее зверек приспособился тянуть разбавленное сгущенное молоко, слегка приправленное медом. Сначала медвежонок ворчал, пытался вытянуть зубами тряпку, но потом сладкие капельки попали ему на язык, и тут же дело пошло на лад. Насосавшись, медвежонок поворочался в корзине, поворчал для порядку и, уткнувшись носом в старую меховую шапку деда, затих.

– Федор Яковлевич, можно я оставлю его у вас на пару дней, пока работу не закончу, а то несподручно мне его таскать с собой? – попросила деда Людмила, когда, поужинав, они опять вышли наружу.

– Оставь, чего там! – согласился дед. – Авось не объест, да и коту моему все развлечение будет. А то, японска мать, расфыркался, расшипелся, корзину его, видишь ли, заняли…

Продолжая ворчать на кота, Банзай выставил на крыльцо небольшой столик, воздвиг на него самовар, принес кусок сотов, свежевыпеченный хлеб, и они продолжили чаевничать теперь уже на свежем воздухе и в компании кота, которому политически грамотный дед в приступе справедливого негодования дал когда-то кличку Красный Кхмер. Правда, в обиходе он употреблял упрощенный вариант клички, но при Людмиле величал его полным именем…