Славянская мечта - Артем Шампанский

Закончив работу, Федя как обычно пришел на центральную площадь встретить жену и отправиться с ней в привычный вояж к спальным районам. Слишком оживлённое движение на площади, как для вечера, его вовсе не смутило, даже наоборот, только разогрело интерес к группе возмущенных людей, активно выкрикивающих речёвки и размахивающих транспарантами антиправительственного содержания. Как оказалось – это проходил не санкционированный митинг латифундистов-лузеров. Так в свое время называли жителей окрестных деревень, получивших земельный пай в непосредственной близости с городом и поторопившихся продать его в обход моратория, запрещающего продажу земли. Нечистые на руку дельцы, используя не совсем законные схемы, умудрились уговорить крестьян продать свои только что приобретенные наделы. Когда же, по прошествии нескольких лет, стоимость земельных участков выросла в десятки раз, вчерашние продавцы почувствовали себя обманутыми. Теперь они стали требовать от властей защиты и правосудия с единственной идеей «вернуть все обратно!», что, естественно, сделать уже невозможно, проводя митинги, демонстрации, сидячие протесты и так далее. Именно на таком митинге, собравшем человек пятьдесят, и оказался совершенно случайно Федя Кащук. Обойдя взволнованный народ, Федя обратил внимание на транспаранты: «Злочинна влада обдурила селянина», «Шахраї забрали землю», «Бандити пробрадися у владу»[80].

Поразмыслив над происходящим, Федя, долго проработавший председателем сельсовета и хорошо разбирающийся в земельных вопросах, отметил тщетность стараний участников, но все же проникся к ним сочувствием. Он решил остаться рядом с ними из чистейшего любопытства и заодно пошутить с женой, дескать, примкнул по зову сердца к бунтарям. А для большего эффекта на найденном куске картона написал маркером слова из песни Марка Бернеса: «Враги сожгли родную хату», и скрепкой прицепил себе на грудь. С этой табличкой его одного-единственного и арестовали во время разгона митинга. К этому времени переговоры между незаконно собравшимися лузерами-латифундистами и представителями власти уже давно закончились, прошли даже уговоры разойтись, на неповиновение власть отреагировала отрядом милиции с приказом задержать зачинщиков. Ожидавшие такого развития событий митингующие разбежались, а ничего не подозревающий Федя вступил в пререкания и стал оказывать сопротивление. Целую ночь взъерошенный и подавленный Кащук провел в камере с пьяницами и хулиганами. О его непричастности к митингующим стало понятно только утром, да и то с оговорками: во-первых, надо знать, где шутить и не стоять близко с людьми, подрывающим авторитет власти; во-вторых, прочитать, а главное – осмыслить надпись на табличке у милиционеров не было ни времени, ни возможности. Федю Кащука следовало бы отпустить. Но как? Невиновный человек провел ночь в клетке! Скандал! А этого так не хотелось власть имущим. Решение моментально пришло в голову одному высокому чину – раз Федя не может стать участником митинга из-за непричастности к земельным аферам, значит, надо из него сделать главного организатора беспорядков.

– И честь мундира отстоим, и покажем пример неслыханного разгула демократии – выпускаем на волю зачинщика и бузотёра. Ему следует сделать предложение, от которого он не сможет отказаться.

Что скрывается за последней фразой, знают наверняка не многие. А означает она вот что. Кащуку предложили на выбор: либо он подписывает признание в подстрекательстве и желании чинить беспорядки, что автоматически делает его главарем крамолы, после чего его спокойно отпускают, либо его ждут трудные отношения с милицией (что это означало на практике, Кащук не знал, но на всякий случай очень испугался). Федя, недолго поразмыслив, согласился уладить все по-хорошему.

Покидая здание милиции, Федор попал в окружение людей, проявляющих ажиотажный интерес к его персоне. Все, кто более-менее умел писать, интервьюировать, фотографировать и просто снимать на камеру, собрались у входа в отделение милиции, чтобы прославить защитника справедливости, не побоявшегося вступить в открытый конфликт с властью. Его фотографии появились во всех газетах области, интервью с героем зачитывались до дыр, а на единственном областном телеканале он даже стал героем небольшого сюжета. Вот так Федор Михайлович неожиданно превратился из простого мужичка в лидера оппозиционного движения. Вскоре настоящие оппозиционеры к правящим кругам сделали из Федора живую икону, страдальца за народные интересы, узника совести, замученного в застенках, непримиримого борца с авторитаризмом. Сработала старинная истина – общество, испытывающее по каким-то причинам дефицит героев-бунтарей, с превеликим удовольствием объявит любого дебошира национальным героем. Искусственно созданная популярность определила всю дальнейшую карьеру Кащука, умудряющегося оставаться на плаву даже при сменах политической элиты, и в будущем помогла взлететь до «голови обласної державної адміністрації».

Сразу после очередных выборов Федору Михайловичу предложили хорошую должность в районной администрации, а несколько лет спустя и вовсе возглавить район. Головокружительный взлет не сильно изменил чудаковатого, застенчивого учителя истории, хотя замашки хозяина жизни все же появились.

– Найдите мне хорошего секретаря, – говорил Федор Михайлович начальнику организационно-кадрового отдела, – но не какого-то всезнайку, а красивую длинноногую девушку с хорошим образованием. Людей в приемной должна встречать и провожать красота…

Тогда Кащук еще не знал, насколько роковым окажется его желание окружить себя «красотой».

Подчиненные быстро справились с заданием, и очень скоро в приемной Кащука появилась обворожительная Лилия Зубко. Молодая женщина с высшим юридическим образованием, у которой выход из декретного отпуска по уходу за ребенком совпал с окончанием бракоразводного процесса. Согласившись на эту работу, Зубко преследовала лишь одну цель – найти респектабельного мужчину, выйти замуж и там «окопаться», то есть создать такие отношения, разорвать которые будет уже невозможно. Для этого она с первых дней работы создавала себе образ неприступной крепости, тем самым меняя устоявшееся мнение окружающих о длинноногих секретаршах. Лилечка, впрочем, так её никогда не называли, стала олицетворением холодной, ледяной красоты. Очень консервативная одежда, в различных интерпретациях всегда соответствующая одному и тому же дресс-коду – белый верх, черный низ, собранные на затылке волосы в «дульку» в сочетании с вечно серьезным выражением лица как-то сразу дисциплинировали гостей Кащука и отбивали желание откровенничать с секретарем. Улыбка на её лице появлялась только в сопровождении с надменным взглядом, удостоенным этой миной следовало быть поаккуратнее с разговорчиками, а еще это означало скоропостижное окончание беседы с ответом на дурацкие вопросы: «Когда будет?», «Можно його тут почекать?», «Сьогодня добрый чи злой?», «Нэ скажите, пидпысав мою заяву чы не?». Лиля вела себя строго и такого же отношения требовала к себе. Робкие попытки сотрудников превратить отношения с секретарем в панибратские жестоко пресекались на корню. Даже разговаривать в приемной приходилось шепотом, как в библиотеке: