Бьющееся стекло - Нэнси-Гэй Ротстейн

Очередная сосулька сорвалась с крыши и разлетелась острыми осколками, один из которых застрял в пробитой им ледяной корке.

— Адам, сейчас я сама поднимусь к тебе и мы поговорим. Ладно? — Не дожидаясь ответа, Диди влетела в дом и, взбежав по лестнице с быстротой, какой сама от себя не ожидала, оказалась на чердаке, там, где Адам проводил долгие одинокие часы. После яркого света глаза не сразу могли приспособиться к царившему здесь сумраку, и ей потребовалось время, чтобы найти лестницу, поднимавшуюся к ведущему на крышу люку. Обшаривая помещение взглядом, она ненароком увидела великолепный железнодорожный комплекс, над сооружением которого Адам на пару с отцом трудился не одни каникулы. Тут были и переезды, и платформы, и тоннели, и семафоры, подающие световые сигналы, и весьма реалистичные придорожные деревушки с домиками, фигурками машущих проходящим поездам фермеров и пасущихся на лугах пятнистых коров. Теперь все это подверглось разрушению. Два черных дизельных локомотива были расплющены, миниатюрный шлагбаум сорван, коровы, домики и людские фигурки повалены и разбросаны. Модели паровозов и вагонов, которые Адам собирал уже три года (Джордж всегда покупал их ему по его выбору) оказались поломанными и искореженными. Больше всего пострадал последний подарок отца — точная копия пассажирского вагона «Юнион Пасифик» 1860 года с бархатными сиденьями и резными золочеными дверцами. Мальчик сокрушил все, что в его сознании связывалось с образом отца.

Диди охватил ужас. Углядев наконец лестницу, она бросилась к ней, торопливо поднялась и протиснулась в узковатое для нее отверстие. В глаза вновь ударил яркий солнечный свет. Она потянулась к сыну, однако тот не протянул руки навстречу и, оставаясь вне пределов досягаемости, бесстрастно наблюдал за ее усилиями.

— Адам, мы же, кажется, договорились. Ты обещал, что спустишься, как только узнаешь, что отец приедет домой.

Адам не сдвинулся с места.

— Ну давай, спускайся. Не тяни.

Сорвавшаяся сосулька упала между нею и сыном, соскользнула по скату крыши и разбилась, ударившись о бетонную дорожку. Диди непроизвольно взглянула вниз и поежилась: сверху высота казалась куда больше, чем снизу.

— Я же сказала, папа обещал приехать сразу после совещания, — повторила она и, уже от отчаяния, добавила: — Он сказал, что если, вернувшись, застанет тебя на крыше, то, хоть ты уже и большой, задаст тебе хорошую трепку.

По-видимому, последние ее слова показались Адаму самыми убедительными. Он протянул матери руки, и она увидела, что они дрожат. Обхватив ногами балку, Диди распростерлась на мокрой, скользкой кровле. Дотянуться удалось не сразу, но в конце концов она сжала окоченевшие ладони Адама и потянула его на себя. Одетый только в легкую курточку, он сильно замерз, шевелился с трудом, и ей пришлось буквально подтаскивать его к люку в крыше. И в это время очередной пласт обледеневшего снега пополз вниз по скату, увлекая Адама за собой. Он потерял опору и едва не соскользнул с крыши, но Диди, вцепившаяся в его руки так, что ногти впились в плоть, рванула мальчика на себя с невесть откуда взявшейся силой. Когда его тело просунулось в люк, она почувствовала, что сегодня, как и пятнадцать лет назад, подарила ему жизнь. И это снова стоило ей немалых усилий.

В четверть десятого наконец позвонил Джордж, но ей практически нечего было ему сказать. За время, прошедшее с момента спасения сына, она заново осмыслила и это событие, и многое другое, о чем раньше старалась не задумываться.

Теперь она отчетливо понимала, что Джордж никогда ее не любил. Любовь вообще представляла собой слишком сложное чувство для этого человека, рассматривавшего всех лишь с точки зрения того, какую пользу можно из них извлечь. Скорее всего, он и женился-то на ней лишь затем, чтобы заручиться необходимой для успешной политической карьеры финансовой поддержкой ее родителей. И жить с ней продолжал из сугубо практических соображений: видному политику следовало иметь репутацию примерного семьянина, а развод, как бы искусно ни удалось преподнести это событие общественности, мог отрицательно сказаться на его имидже. Воспитавший Джорджа Джо Брэдли внушил ему, что даже прочно утвердившийся политик всегда остается уязвимым. Однако Джордж не ограничился равнодушием к ней, а добавил к этому еще и измену. Неужто он и вправду возомнил, будто способен заставить ее поверить в любую нелепость? Например, в то, что он способен пропустить заседание важной международной конференции лишь для того, чтобы помочь бывшей своей сотруднице добрым советом насчет ее новой работы. Едва ли такое согласуется с характером человека, не желавшего выйти на минуточку с рутинного совещания, даже когда ему сообщили о важном звонке жены, касающемся судьбы сына. Она делала все, чтобы отвлечь его от других женщин, но не далее как две недели назад он снова нашел предлог, чтобы остаться на выходные в Оттаве. Наверняка для того, чтобы переспать с какой-нибудь секретаршей. Джордж был самонадеянным лжецом, умевшим лгать правдоподобно и с легкостью очаровывать людей.

Правда, она давно уже все знала, но пока это затрагивало только ее, предпочитала закрывать глаза. Но дети — совсем другое дело: нельзя допустить, чтобы он сделал несчастными их. Адам заслуживает лучшего. Так же, как и Майкл. Она не позволит Джорджу обращаться с ними таким образом.

Как он мог бесцеремонно пренебречь чувствами собственного сына? Уделять ему внимание лишь от случая к случаю, воодушевить пустыми обещаниями и наплевательски отнестись даже к известию о том, что мальчик в опасности! Джордж ко всему подходил рационально, но такое не укладывалось даже в рамки его сухого прагматизма. Ей страшно было подумать о том, что могло бы случиться, вернись она чуть попозже. Но Диди не знала, как поступить. Она ничего не могла поделать с равнодушием Джорджа, но теперь, после того как сегодня едва не случилось самое страшное, не могла и мириться с тем горем, которое приносит это равнодушие близким. И не была уверена, что у нее надолго хватит терпения, чтобы делать вид, будто принимает на веру ложь мужа и не догадывается о его бесконечных интрижках. Чувствуя себя ответственной за судьбу мальчиков, она плохо представляла, как обеспечить им нормальную семейную жизнь при всех тех проблемах, которые существовали между нею и Джорджем. Но размышления о будущем следовало отложить на потом. Единственное, что можно было сделать сейчас, это поехать во Флориду, провести там как можно больше времени с ребятами. Смотришь, все и уладится.

Когда Джордж позвонил в девять-пятнадцать и Диди разговаривала с ним из своей комнаты, ей и в голову не пришло поделиться всеми этими мыслями. Он ограничилась сухим и сжатым изложением событий прошедшего дня и в ответ услышала:

— Ну вот видишь, я же говорил, что тебе не стоит беспокоиться. — Через пять минут Диди закончила разговор, сообщив напоследок мужу о своем намерении несмотря ни на что подарить детям обещанную поездку на Палм Бич.

— Счастливого полета, — сказал Джордж. — Жаль, что не могу отправиться с вами. Я еще позвоню, перед отлетом в Эфиопию. Тогда и с Адамом поговорю, так ему и передай.

Повесив трубку, Диди почувствовала себя настолько истощенной эмоционально, что не имела сил даже встать с софы. Подняв голову, она выглянула в стеклянный квадрат окна и подивилась царящему снаружи спокойствию. Все вернулось в обычную колею. Буря миновала, и напоминанием о ней остался лишь припорошивший землю снежок.