Черепаший вальс - Катрин Панколь

— Ну сколько же можно, — пожаловалась Жозефина звездам, облокотившись на перила балкона. — Помогите мне! Сделайте так, чтобы она начала со мной разговаривать. Это молчание невыносимо.

Она долго вглядывалась в темно-сиреневое небо. Так долго, что затекла шея. Ждала, что звезды ответят ей, и если для этого придется одеревенеть, ну и пусть! Она одеревенеет.

Она ждала, ловила какой-нибудь знак. Обещала попросить прощения, если обидела Зоэ, обещала все понять, пересмотреть свое поведение, не трусить, не избегать трудного разговора. Она отринула все мысли и только тянулась к звездам. Высокие деревья в парке тихо кивали ветвями, словно присоединяясь к ее ожиданию. Она повесила свою просьбу на ветку: может, оттуда ей будет проще попасть на небо и звезды наконец услышат.

Вскоре она увидела, как маленькая звездочка на ручке ковша Большой Медведицы подмигнула ей. Потом еще раз, и еще. Словно послание, переданное азбукой Морзе. Жозефина вскрикнула.

Она закрыла балкон. Внутри у нее все пело от счастья. Она легла спать в нетерпеливом предвкушении завтрашнего дня. Или послезавтрашнего… Или того, что за ним…

Ей некуда больше спешить.

Сибилла де Бассоньер подняла крышку мусорного ведра и скривилась. От кучи мусора поднимался прогорклый запах жирной рыбы. Она решила, не откладывая, вынести ведро. Вечером поела лосося, и теперь вот все ведро провоняло. Довольно, хватит с меня лососей, больше не повторю этой ошибки. Стоит дорого, чистить противно, а потом еще и воняет. Воняет в духовке, воняет в помойке, даже двойные занавески провоняли рыбой. Потом дышишь этим едким запахом несколько дней. Каждый раз покупаюсь на болтовню этого рыбника про олигоэлементы, про хороший и плохой холестерин. С завтрашнего дня буду брать палтуса. И дешевле, и не воняет. Мама всегда по пятницам готовила палтуса.

Она надела халат, купленный со скидкой по каталогу. Сунула ноги в тапочки, натянула резиновые перчатки и взяла ведро. Она выносила ведро каждый вечер в половине одиннадцатого, это был ритуал, но сегодня вдруг решила подождать до завтра.

Нет уж, ждать нельзя. Ритуал есть ритуал, его положено соблюдать из уважения к себе.

Она сладострастно улыбнулась и подумала, что вообще-то не жалеет, что купила лосося. Можно ведь раз в неделю позволить себе что-нибудь вкусненькое! Тем более, что сегодня она их славно отделала. Всех троих на один шампур насадила — и Лефлок-Пиньеля, и Ван ден Брока, и Мерсона. Троих бесстыжих нахалов, живущих в ее владениях. Первый выгодно женился и заставил всех забыть о своем происхождении, второй — опасный обманщик, третий погряз в разврате и тем гордится. Она знала о них такое, чего не знал больше никто. Все благодаря дяде, брату матери. Он раньше работал в полиции. В Министерстве внутренних дел. У него были досье на всех на свете. В детстве она часто брала газету, залезала к нему на колени, тыкала пальчиком в криминальную хронику и говорила: а расскажи, как вот этого арестовали? Он шептал ей на ухо: а ты никому не разболтаешь? Это секрет. Она мотала головой, и он рассказывал о слежке и засадах, об осведомителях, о долгих часах ожидания и захвате преступника. Живого или мертвого. Бывали предательства и ошибки, переговоры и перестрелки — и всегда, всегда боль и кровь. Это было куда интересней, чем детские книжки из зеленой или розовой серии, которые ее заставляла читать мать.

Она полюбила секреты.

А он любил компромат и даже на пенсии продолжал собирать досье. И регулярно их обновлял. Потому что оказывал услуги. Потому что был нем как могила, умел найти подход к людям, смотрел сквозь пальцы на злоупотребления одних и слабости других.

Так она узнала о происхождении Лефлок-Пиньеля, о долгих скитаниях всеми позабытого приемыша, который мыкался по убогим общагам, пока вдруг не женился на малышке Манжен-Дюпюи, которая вознесла его в высший свет. Она знала, почему Ван ден Брок покинул Антверпен и начал практиковать во Франции. «Медицинская ошибка? Скорее безупречное преступление», — любила она шептать ему на ушко после ежегодных собраний, на которых встречалась с тремя своими жертвами. А сексуальный гигант Мерсон? Он ведь шатается по клубам свингеров. Его можно отыскать в клубке развратных тел… Если дело получит огласку, ничего хорошего его не ждет. У дяди были фотографии. Мерсон делал вид, что ему плевать, но вряд ли ему будет смешно, если снимки попадут на стол его директора, сурового мсье Лампаля из фирмы «Дома Лампаля», продающего свои «дома семейного счастья». Прощай тогда карьера! Стоит ей пошевелить пальцем — и его сытый, благополучный мирок в одночасье рухнет.

Она держала их на крючке. И раз в год напоминала им об этом… То были вечера ее славы. Она готовилась к ним неделями. Ван ден Брок на этот раз чуть не окочурился. Она собрала все сведения об этой так называемой «врачебной ошибке». Вот будет забавно, если начнется новый судебный процесс! Со всеми любовницами, нынешними и прошлыми. Какая вывалится куча грязного белья! У нее в руках огромная власть. Ее недостаточно, чтобы вернуть себе дом и прекрасную квартиру окнами на фасад, но вполне хватает, чтобы напомнить себе и всем о тех временах, когда она была важной персоной, когда жильцы улыбались ей при встрече и спрашивали, как она поживает. Сейчас у нее перед носом захлопывают двери. Кому нужна эта старая дева…

Она вошла в лифт, стараясь держать подальше от себя вонючее ведро. Нажала кнопку первого этажа. Новенькая жилица с глазами испуганной лани ее возбуждала. Досье на нее было чистым. Написала книгу для сестры? Ни для кого уже не секрет. Зато ее муж… С ним не все ясно. Эта святая простота ничего не знает. Или притворяется, что не знает. Мадемуазель де Бассоньер не теряла надежды узнать о ней что-нибудь новенькое. Таков был девиз ее дяди: у каждого человека есть своя тайна, маленькая гнусность, которая, если правильно ее использовать, может сделать из него слугу или союзника.

Она пересекла двор и направилась к каморке с мусорными баками.

Открыла дверь. От запаха гнили и тухлятины у нее перехватило горло. Она зажала нос. Что за свинство! А эта консьержка палец о палец не ударит! Занятая очень, все квартирку свою перекрашивает. Ничего, скоро все будет иначе, она поговорит с синдиком. К нему тоже есть свой подход.

Она порадовалась, что надела резиновые перчатки. Подняла тяжелую крышку первого бака, отступив на шаг, чтобы не ударила прямо в нос тошнотворная вонь. Какая мерзость! Во времена моих родителей никто бы не допустил такой грязищи. Завтра же напишу синдику и потребую, чтобы эту негодяйку уволили. Он теперь всю процедуру знает наизусть, на него и давить не придется, не надо даже упоминать имя ее сожителя, который сидит в тюрьме. Подумать только, нанял девку, даже не справившись о ее связях! А отец ее детей — преступник! Какое пренебрежение своими обязанностями! Я ему суну под нос это досье.

Она не слышала, как за ее спиной открылась дверь.

Она стояла над серым баком в расстегнутом халате, накинутом поверх розовой ночной рубашки, проклинала Ифигению — и вдруг почувствовала, как ее с силой рванули назад. Один удар в грудь, другой, третий…

Она не успела закричать, позвать на помощь. Всем своим длинным тощим телом старая дева повалилась на крышку, сдвинула соседний бак и рухнула на пол. Перевернулась и обмякла, как тряпка. Подумала, что не все успела рассказать, что осталось еще столько людей, чьи постыдные тайны она могла бы выдать, столько людей, которые могли бы ее возненавидеть, а она это обожала, никто не ненавидит слабых, ненавидят только сильных, могущественных…