Когда мы встретимся снова - Лесли Пирс

Тем не менее, после смерти родителей она вдруг осознала, что способна на безрассудства, что способна преодолеть страх, если того требуют обстоятельства. Но у бедняжки Бет была вдохновенная Божья искра, которую безжалостно растоптали эти негодяи мужчины. Это наложило мрачный, гнетущий отпечаток на всю ее жизнь, и, шагая по тюремному коридору, Сюзанна молча оплакивала свою подругу.

Когда Сюзанна вернулась в свою камеру Фрэнки лежала на верхней койке и курила сигарету. При виде этой женщины у Сюзанны упало сердце: она надеялась, что та будет на работе. А теперь ей предстоял допрос, причем как раз в такое время, когда она меньше всего была к нему готова.

— Снова поцапалась со своим адвокатом? — полюбопытствовала Фрэнки, и ее маленькие темные глазки впились в лицо Сюзанны, пытаясь заметить следы слез или чего-то еще, что могло бы свидетельствовать о новой драме.

— Нет, совсем нет, — ответила Сюзанна, стараясь овладеть собой. На собственном горьком опыте она узнала, что здесь никому нельзя рассказывать ничего, что имело бы для тебя хоть какое-то значение. Рассказывая Джулии об Аннабель, она надеялась, что та будет держать язык за зубами, но на следующий день об этом узнала вся тюрьма. Сначала заключенные стали относиться к ней мягче и добрее, но длилось это недолго. Теперь она понимала, что любая информация о соседках-заключенных для большинства женщин была сродни наркотику, им требовалась ее все больше и больше, а в том случае, если получить ее не удавалось, они начинали вести себя мерзко.

Узнала Сюзанна и другое: поскольку она происходила из семьи среднего класса, была наивной и не имела судимостей, к ней относились как к прокаженной. Все хотели сломать ее, унизить, разобрать на части и посмотреть, из чего она сделана. «Не показывай, что ты простушка», — говорила она себе каждый день. Но ведь она знала, что на самом деле была простушкой. Она всегда верила тому, что говорили ей люди, например отцу, когда он заявил ей, что поместит мать в дом для престарелых, если она уйдет; Лайаму, когда тот сказал, что любит ее, или даже доктору Визереллу, когда тот утверждал, что у Аннабель всего лишь вирусная инфекция. Она поняла, что и лояльность расценивалась здесь как простота. Сюзанна никогда в жизни ни о ком не сплетничала, и хотя все без исключения вокруг судачили о чужих секретах, она не собиралась уподобляться им.

Едва полиция вновь принялась допрашивать ее, она сразу же подумала, что в этом виновата Бет, и никак не могла взять в толк, как ее подруга могла так поступить с ней. Но, должно быть, она действительно была простодушной, поскольку теперь, после визита Бет, была убеждена, что у той не было выбора. После откровений Бет ей стало не по себе, и при мысли о том, что у нее не было возможности в свое время утешить подругу, у Сюзанны заныло сердце.

Может быть, она действительно была отрезана от внешнего мира, оказавшись в четырех стенах наедине с больной матерью, но Сюзанна могла представить себе весь ужас и опустошение, которое должно принести изнасилование. Она могла бы попросить родителей, чтобы те разрешили Бет приехать и пожить у них, и она знала, что те согласились бы, если бы она рассказала им о том, как гнусно повел себя мистер Пауэлл.

Неудивительно, что Бет утратила ту искру, которая всегда жила в ней. Любая женщина сошла бы с ума на ее месте, доведись ей носить в себе такую страшную тайну. Сюзанне было хорошо известно, как тяжело держать все в себе, делая вид, что тебе все равно, в то время как в голове кружится вихрь прошлых ошибок и тебя не оставляют ужасные воспоминания. Она жила в страхе, что однажды наступит такой день, когда эти ошибки откроются, будут брошены ей в лицо, и ей придется объяснить их.

Если бы нашелся кто-нибудь, кому она была небезразлична, кто выслушал бы ее и, может, даже пожалел бы, ей стало бы легче. Здесь было много заключенных, которым хотелось бы, чтобы она подумала, что они как раз и есть такие люди. Подобно шакалам, они сидели в засаде, поджидая заключенных, возвращающихся после встречи со своими адвокатами или членами семьи, надеясь урвать свой кусок добычи. Эти женщины пришли бы в неописуемый восторг, расскажи она им о том, что полиция пытается повесить на нее новые убийства! Такая животрепещущая информация обеспечила бы ей свободное место за столом во время еды, они наперебой предлагали бы ей шампунь, крем для рук, наркотики. На пару дней она даже перестала бы быть козлом отпущения.

Тюрьма превратилась для Сюзанны в кошмар наяву, она жила в постоянном страхе, не зная, с какой стороны последуют новый удар, новая мерзкая шутка, новое нападение, физическое или моральное унижение. Она не могла есть — после нескольких ложек ее начинало тошнить, — и ей приходилось все время следить за собой, чтобы не показать окружающим, насколько отвратительными она находила их привычки. Ей было невыносимо тяжело выносить их невежество, ругань, злобу и коварство. Ей до боли хотелось оказаться вне стен тюрьмы, почувствовать, как ветер ласково ерошит ее волосы, ощутить капли дождя на лице, послушать тишину.

— Тогда чего же он хотел? — Голос Фрэнки вернул ее к реальности. Теперь она сидела на койке и в своих черных тенниске и джинсах, с коротко постриженными, торчащими во все стороны волосами выглядела совсем как мужчина. Ее здоровенные мускулистые руки с вытатуированной на бицепсах колючей проволокой зловеще напряглись, когда она потянулась.

— А, всего лишь, чтобы я подтвердила кое-что из того, что рассказал ему мой брат, — небрежно бросила Сюзанна. Она оказалась все-таки не настолько доверчивой и глупенькой, чтобы не научиться здесь лгать. Скажи правду — и попадешь в еще большую беду. Она считала, что жизнь в Хилл-хаусе подготовила ее ко всяким неожиданностям, но, как выяснилось, только не к этому месту. Иногда ей казалось, что у нее под ногами провалилась крышка колодца и она очутилась в другой жизни. Дело было не только в преступлениях, которые совершили эти женщины, не только в сбыте наркотиков, воровстве, мошенничестве или в проституции, — они вообще были другим классом животных, непредсказуемыми и смертельно опасными.

Фрэнки — одна из тех ужасных женщин, которые верховодили здесь, — была уродливой, страшной, сквернословящей и очень злобной особой. Она получала удовольствие от того, что сначала заводила дружбу с новыми арестантками, защищала их, а потом подчиняла своей воле. Вот и Сюзанна уже безропотно отдавала ей свои сигареты и телефонную карточку. И все потому, что Фрэнки не позволила женщине, которая поставила Сюзанне синяк под глазом, снова причинить ей боль. Сюзанне, в общем-то, было все едино, поскольку она не курила, да и звонить ей было некому, так что она, скорее всего, сама отдала бы все Фрэнки. Но ей было противно подвергаться постоянному допросу с пристрастием. Она не могла заговорить ни с кем без того, чтобы ее сокамерница не потребовала бы передать ей содержание беседы в мельчайших подробностях.

— Что подтвердила? — спросила Фрэнки.

— Стоимость дома моих родителей, — солгала Сюзанна. — Его продали за двести тысяч, я полагаю, именно это ты и хотела узнать?

Сарказм в ее голосе не остался незамеченным. В мгновение ока Фрэнки спрыгнула с койки. Встав перед Сюзанной и вызывающе скрестив на груди мускулистые лапищи, она прошипела: